— Да ну? — веселится Виталик.
— Конечно. Помнишь, ты дал мне совет по поводу левитации?
— А как же, помню, конечно. И что, у тебя получилось?
— Представь себе, — победоносно заявляет Тоша.— Знаешь, почему у тебя нс получается? Ты плавать из-за этого не умеешь.
— Ну-ка, ну-ка... — бормочет Виталик с живым интересом.
— Дело в том, что ты всегда слишком напрягаешься. А нужно расслабиться. Вот так.
Тут Ложкин, встав на левую ногу, подтягивает правую пяткой к животу, словно хочет сесть в воздухе по-турецки. Потом он чуть приседает, слегка отталкивается от земли — и медленно воспаряет над улицей Адмирала Макарова.
— Понимаешь, чувак, надо насслабиться! — кричит он с высоты пятиэтажного дома, продолжая подниматься все выше и выше. Вог он стал размером с голубя, вот он уже нс больше мухи, вот уже ничего, кроме стеклистых червячков, Виталик в весеннем воздухе нс различает.
Улетел Тоша Ложкин.
— Ну знаешь, — сердито шепчет Виталик, — была бы у меня квартира на Пречистенке, я бы тоже не очень напрягался...
Он неуверенно машет в небо рукою и поворачивает обратно.
Сегодня Шура Морозов уезжает в Минск.
Страшно медлительный, осунувшийся и какой-то чужой, Шура сердечно и немного виновато объясняет:
— Я и рад, что уезжаю, и отчего-то мне тяжело...
Друзья стоят на платформе. Красно-желтый поезд шумно дышит, люди, по-вокзальному остервеневшие, мечутся со своими тюками и страшными чемоданами. Носильщики без сожаления давят их длинными тележками и с ненавистью кричат: «Бе-регись!»
— Казалось бы, с чего мне грустить, — тоскует Шура, — ведь нс жизнь была, а кошмар. Неудачно влюбился, крови себе столько попортил, времени столько потерял... Такого сугубого дурака валял — тошно вспомнить! А ведь буду вспоминать, идиот я несчастный. Буду вспоминать и слезу точить. Как ты думаешь?
Виталик кивает. По платформе шляются цыганки, сплевывают подсолнечную лузгу. Шура все время оглядывается по сторонам. Он, наверное, надеется, что Уна тоже придет его провожать — они толком не простились. Но Уна не придет. Она поехала на квартирный концерт одного патлатого менестреля из Саратова, который был ударен молнией и страшно через это прославился.
— Ненавижу прощаться, — сопит Шура.
Мимо них проходит, совершенно отдельный ото всех, старик крестьянского вида с длинными усами, желтыми от махорки. В последний раз оглядев Москву, дед со смаком харкает в ущелье между поездом и платформой. Затем он крестится размашисто и по-польски — кулаком и залезает в вагон.
— Пора и мне, — говорит Морозов. — Пиши. Звони. Я пошел.
Он уходит. Его вагон где-то под самым горизонтом. Виталик долго нс теряет его из виду.
Люди вокруг похожи на клочья грязной пены. Они вскипают, лезут вверх, как опара, бурлят, оседают... Жеманный и трагичный одновременно голос из репродуктора сообщает им что-то нудное и бессмысленное. Но посреди этого мерзкого бульона в последний раз мелькнула спина Шуры Морозова, и Виталик снова поймал уютное и чистое ощущение дороги.
— Сейчас ты будешь лететь через эти удивительные миры, — говорит Виталик. — За окном будут мелькать деревья, деревья, бесконечные желтые и зеленые заборы, козы под насыпью, покосившиеся избушки обходчиков, мосты и города, города... А ты проснешься дома, как и обещал.
Виталик идет на троллейбусную остановку.
— И преферанса больше не будет, — бормочет он себе под нос.
Увы, преферанс будет. Что ему сделается? Пусть не на этой кухне, а где-нибудь в другом месте, но непременно будет кто-нибудь, поглаживая усы, благодушно изрекать: «Кто играет шесть бубен, тот бывает изумлен». Или: «Две червочки — не одна червочка», или: «А что это у меня, братцы, козырной туз не сыграл?» И будет расписываться «пуля» на тетрадном листе, даже если кто-нибудь совсем другой и даже незнакомый будет поглядывать с тоскою в метельное окно на тревожные тени. Да-с, преферанс обязательно будет, ибо, к великому счастью, над некоторыми вещами не властно решительно ничего.
Обычно глухой ко всяческим предчувствиям, Виталик мучительно трепетал, ожидая следующей остановки, где ему надлежало выходить.
Кто знает, если бы он прислушался к этой тоске и доехал бы до конечной, якобы прогуливаясь, может, и развязка у нашей история была бы другой.
Но сама судьба толкала его под коленки.
«Остановка — улица Выборгская», — объявил водитель, и Виталик вышел.
Он проследовал мимо магазина «Магистраль», миновал переулок, заставленный гаражами, и очутился во дворике дома, в котором обитал уже четвертый месяц.