Бояре говорили друг за другом, по второму разу, по третьему, а государь сидел безучастный, и горькая складка просекла его лоб, чистый, совсем еще юный.
Остаться один на один с Московией - не смертный ли приговор себе подписать? Нагих не любят. Всей опоры Басманов для прибывший из Грузии Татищев. Но что делать? Против притчи не поспоришь и плетью обуха не перешибешь.
Засмеялся вдруг.
- Что вы так долго судите да рядите? Разве дело не ясное? Гусаров и жолнеров за то, что порадели мне, законному наследнику отцовского стола, за то, что искоренили измену Годунова - наградить и отпустить. То же и с казаками.
Воззрилось боярство с изумлением на государя, ишь как все у него легко! Да ведь и толково!
- У меня нынче есть еще одно дело к Думе, - сказал государь, становясь строгим и величавым. - Мы в последнее время все о казнях думали, а пора бы и миловать.
Где грозно, там и розно. Хоть и говорят, что ласковое слово пуще дубины, я за ласку. Посему вот мое слово, а от вас приговора жду: Ивану Никитичу Романову, гонимому злобой Годунова, вернуть все его имение и сказать боярство. Старшего его брата, смиренного старца Филарета - о том я молю тебя, святейший патриарх Игнатий, - следует почтить архиерейством.
Улыбающийся патриарх Игнатий тотчас поднялся с места и, показывая свою грамоту, объявил:
- О мудрый государь! А я тебя хотел просить о том же, вот моя грамота о возведении старца Филарета в сан ростовского митрополита.
- Рад я.такому совпадению, - просиял государь. - Федор Никитич был добрым боярином и в монастырской своей жизни заслужил похвалу от многих. Каков до Бога, таково и от Бога.
На радостях никто не вспомнил о митрополите Кирилле, которого сгоняли с ростовской митрополии ни за что ни про что. Может быть, и вспомнили бы, но царь Дмитрий сыпал милостями только рот разевай: двух Шереметевых в бояре, двух Голицыных в бояре, туда же Долгорукого, Татева, Куракина. Князя Лыкова в великие кравчие, Пушкина в великие сокольничье.
- Я прошу Думу вспомнить еще об одном несчастном, - продолжал Дмитрий Иоаннович, - о всеми забытом невинном страдальце, о царе, великом князе тверском Симеоне Бекбулатовиче. Его надо немедля вернуть из .ссылки и водворить на житье в Кремлевском дворце.
Он выстрадал положенные ему царские почести.
Дума снова была изумлена широтою души государя и совсем уж изнемогла, когда было сказано:
- Шуйских тоже надо вернуть. Они сами себя наказали за непочтение к царскому имени. Надеюсь, раскаянье их шло от сердца. Мне незачем доказывать всякому усомнившемуся, что я тот, кто есть. Шапку Мономаха Бог дает. Он дал ее мне. А теперь обсудите сказанное, у меня же приспело дело зело государское - надо испытать новые пушки.
5
Пушки стояли на Кремлевском холме. Государь явился к пушкарям всего с двумя телохранителями.
- А ну-ка показывайте, чем разбогатели.
Две пушки были легкие, а третья могла палить ядрами в пуд весом.
Дмитрий Иванович велел поставить цели. Пушки зарядил сам, сам и наводил, слюнявя палец, определяя силу и направление ветра. Три выстрела три глиняных горшка разлетелись вдребезги.
- А теперь вы! - приказал государь. - Пушки отменные.
Когда все три пушкаря промазали, поскучнел, но тотчас окинул цепким взглядом всех; кто был при пушках.
Подозвал самого молодого.
- Видел, как я навожу?
- Видел, государь!
- Наводи.
Получился промах.
- Еще раз наводи!
Пушка тявкнула, горшок рассыпался.
- Молодец!
Вытащил кошелек.
- Всем, кто попадет с первого раза полтина, со второго - алтын.
Стрельба пошла азартная. На три рубля пушкари настреляли.
- Будьте мастерами своего дела, и я вас не оставлю моей милостью. Слава государей в их воинах. Без доброго, умелого воинства государства не только не расширить, но и своих границ не удержать. Вы - моя сила, а врагам моим - гроза.
Пахнущий порохом, веселый, счастливый вернулся во дворец обедать. После обеда, пренебрегая древним обычаем - полагалось поспать хорошенько отправился в город, в лавки ювелиров.
Ходить без денег по лавкам - все равно что на чужих невест глазеть. Поморщась, повздыхав, Дмитрий Иоаннович заглянул-таки к своему Великому секретарю и надворному подскарбию, к Афоньке Власьеву, а тот заперся, притворяясь, что его нет на месте. Дмитрий, распалясь, двинул в дверь ногою, задом бухнул.
- Афонька! Я тебя нюхом чую! Отведаешь у меня Сибири, наглая твоя рожа!
Заскрежетал запор, дверь отворилась, и благообразный муж, умнейший дьяк царей Федора и Бориса, предстал пред новым владыкою в поклоне, со взглядом смиренным, но твердым.
Гнев тотчас улетучился, и Дмитрий, заискивая, косноязычно принялся нести околесицу.
- В последний раз, друг мой Афоня! Господи, что же ты некрепкий такой? В другой раз приду - не пускай.
Сибирью буду грозить, а ты не бойся. "Тебе нужна Сибирь, ты и поезжай!" Скажи мне этак, я и опямятуюсь. А сегодня изволь, дай, как царю. Твоя, что ли, казна? Не твоя. Я, Афоня, обещал одному купцу. Он из-за моря ко мне ехал. Можно ли царю маленького человека обмануть? Ведь стыд! Стыд?
- Стыд, - вздохнул, соглашаясь, Власьев, покрестился на Спасов образ, отомкнул ларь с деньгами. - Казна, государь, едва донышко покрывает.
- Ничего. Сегодня нет, завтра будет.
- Да откуда же?
- Вы-то на что? Дьяки думные. Секретари великие!
Шевелить надо мозгами! Такая у вас служба - мозгами шевелить!
Власьев достал мешочек с монетами и призадумался.
Дмитрий взял мешочек одною рукою, короткой, а длинною залез в ларец и хапнул сколько хапнулось.
- Пощади, государь!
- Сказал тебе, думай! Думай! Дураки какие-то! Одни дураки кругом! - и не оглядываясь, опрометью выскочил к своим телохранителям. - Пошли, ребята!
6
Блестящие камешки завораживали.
- Не чудо ли? - спрашивал своих телохранителей Дмитрий. - На один этакий камешек большая деревня может сто лет прожить припеваючи.
Купцы-персы, прослышав о мании русского царя, привезли и то, что в небе сверкает, и то что в океане тешит морского царя. Из всего великолепия Дмитрий безошибочно избрал самое драгоценное. Не спрашивая цены, сгреб с прилавка три дюжины корундов, от кровяно-красных до бледно-розовых, от небесно голубых до глубинных сине-черных цветов морской пучины, от нежно-золотистых утренних до оранжево-закатных предночных.