– Одеваются они очень красиво, – с непонятным мне тайным смыслом сказала Наташа.
– Ну и пусть, русскому человеку красивая одежда не нужна. У нас вместо нее национальное величие и бескрайние просторы!
– Да, а я вот вчера такой красивый кафтан приглядела, нужно было его взять, такой впору и царю надеть!
Я подумал, что она заботится о моей внешности, и строго сказал:
– О моей одежде забудь, я сам с ней разберусь.
– Я подумала, он батюшке впору был бы, чтобы не стыдно было в гробу лежать.
– Господи, ты опять за свое. Ну и что там еще поляки делают?
– Пьют и дерутся, – потеряв интерес к разговору, ответила она. – Москвичам не нравятся.
– Нам никто не нравится, мы сами себе не нравимся.
– Говорят, царь их отослать хочет назад в Полянию, казной прельщает, а они ни в какую.
Мне, честно говоря, особого дела до поляков не было. Рассол немного смягчил похмелье, но голова по-прежнему трещала, и небо казалось с овчинку.
– Я так надеялась, что мы вчера, а ты так напился, – резко поменяла тему разговора Наталья. – Когда теперь удастся...
– Так в чем дело, иди сюда...
– Нет, – отстранилась она, – вдруг кто-нибудь войдет!
– Что-то это тебя раньше не останавливало.
– Мало ли что. было раньше, раньше и ты был совсем другим! Если я тебе стала не нужна, так и скажи. Только я не могу быть с тем, кто меня не почитает!
– Ясно.
Теперь стало понятно, куда она клонит.
– Что тебе ясно?
– Ну, если я хочу с тобой спать, то должен ходить перед тобой на полусогнутых.
– На чем ходить? – не поняла Наташа.
– Все, проехали.
– Ты стал совсем другой.
– Знаешь, ты тоже.
– Что я тоже?
– Сильно изменилась, сразу видно, что папина дочка.
Мне показалось, что Наталья не поняла и половины того, что я сказал, но и того, что до нее дошло, хватило, чтобы обидеться и постараться это скрыть. Ссориться перед поездкой в имение отца ей никак не хотелось. Потому она ласково улыбнулась и спросила:
– Как ты себя чувствуешь? Уже лучше?
– Пожалуй.
– Вот и хорошо. Может быть, ты еще немного поспишь? Тогда выедем позже. Только лучше засветло доехать, а то можно и к разбойникам попасть. Говорят, в лесах такие страсти творятся!
– Да ладно, как-нибудь переживу, Надо же тебя на похороны отца доставить.
– Тогда вставай, я Ване седлать давно велела. Он уже, поди, нас заждался. А по дороге можно в хорошем трактире пообедать. Я один знаю, там такой вкусный взвар готовят!
Я с интересом смотрел на девушку. Конечно, оборотистость и деловитость – хорошие качества, но иногда, в частных отношениях, они бывают явно избыточными. Однако начинать выяснять отношения желания не было. Тем более что мне прозрачно намекнули, что с послушанием будут увязаны и ночные радости.
Я надел кольчугу, шлем, проверил оружие, и мы вышли во двор. Оседланные лошади ждали возле крыльца. Ваня соскочил с жеребца покойного дьяка и бросился помогать Наталье сесть в седло его Зорьки. Потом, как мне показалось, все время выжидающе смотрел на Наталью, словно ждал ее похвалы и знаков расположения. То ли влюбился, то ли признал за лидера нашей маленькой группы.
– Ну что, едем? – спросил я, словно исполняя формальные обязанности старшего.
– Погодите, мне нужно сойти, – смущенно улыбнувшись, сказала девушка и просительно посмотрела на меня, ожидая, что я помогу ей спуститься с лошади. Мне делалось все интереснее наблюдать за ее маневрами. Стало понятно, что все, что она делает последнее время, неспроста, и имеет какую-то определенную цель.
Я ей помог, и она, не торопясь, удалилась в хозяйскую сталчковую избу, говоря попросту, в туалет. Конечно дело житейское, но посадить мужиков в седла, а самой полчаса заседать в клозете – действие, которое явно имело какую-то психологическую нагрузку.
– Заждались? – вернувшись, весело спросила она, одаривая нас очаровательными улыбками.
– Нет, ничего, ты недолго, – подобострастно ответил Ваня.
– Едем! – теперь уже утвердительно сказала она и первой тронула лошадь.
Оказалось, что даже формальное лидерство перешло в ее слабые нежные ручки. Однако Наташа не учла одной мелочи. Мой донец никому не позволял скакать впереди себя. Он тотчас обошел Зорьку и занял свое законное место. Не знаю, как это восприняла наездница, мне больше ее видно не было, а злорадно оглядываться я не стал.
До городских ворот мы добрались безо всяких задержек. Время было самое разъезжее, около восьми часов утра, и не приходилось объезжать улицы, перекрытые рогатками, как это часто случалось в неурочные часы. Стрельцы выпустили нас из города беспрепятственно. Их больше интересовали приезжающие, а не отъезжающие.
На свежем воздухе мне немного полегчало. Обруч, с утра опоясавший голову, ослабел, и я даже начал получать удовольствия от быстрой езды. Наши кони шли хорошей рысью, так что скоро мы оказались далеко за городом.
Об остановке на обед в известном Наталье трактире разговора больше не заходило, и я, уехав из дома без завтрака, начал чувствовать голод.
– Наташа, надо бы остановится, поесть, – сказал я, придерживая донца, когда мы въехали в какое-то большое село с трехкупольной церковью.
– Потерпи немного, скоро доедем! – весело крикнула она, пришпорила Зорьку и ускакала вперед.
Я догнал ее, и мы поехали рядом.
Как бы ни уверена была Требухина, что ее отец умер, без подготовки соваться в осиное гнездо я не хотел.
– Наташа, давай сначала остановимся в соседнем селе и все разузнаем, – предложил я.
– Зачем?
– Если ты ошиблась...