А огнь уже разжигают.
Ночь с тринадцатого на четырнадцатое мая 1606 года в доме Шуйского. Короткое предрассветное затишье между пирами.
Через пять дней хозяин дома будет провозглашен царем Российским, объявив, что «государство это даровал бог прародителю нашему Рюрику», а ныне по праву переходит оно к нему, Василию. История насмешливо доверила именно этому Рюриковичу завершить династию, три четверти тысячелетия занимавшую российский престол.
Мы уже говорили о нем. А вот мнение авторитетов.
Соловьев:
«Новый царь был маленький старик лет за пятьдесят с лишком, очень некрасивый, с подслеповатыми глазами, начитанный, очень умный и очень скупой, любил только тех, которые шептали ему в уши доносы, и сильно верил чародейству».
Неужели «очень умный»?
Костомаров уточняет:
«Трудно найти лицо, в котором бы до такой степени олицетворялись свойства старого русского быта, пропитанного азиатским застоем. В нем видим мы отсутствие предприимчивости, боязнь всякого нового шага, но в то же время терпение и стойкость — качества, которыми всегда русские приводили в изумление иноземцев. Он гнул шею перед силою, покорно служил власти, пока она была могуча для него, но изменял ей, когда видел, что она слаба… Ряд поступков его, запечатленных коварством и хитростью, показывает вместе с тем тяжеловатость и тупость ума… Его стало только на составление заговора, до крайности грязного…»
В момент заговора мы и видим сейчас Шуйского.
«— Отечество и вера гибнут!» — обращается он к сообщникам, среди которых князь Василий Голицын, боярин Иван Куракин и много «чиновников военных и градских».
Знакомые слова. Кто же в истории не защищает «принципы»! Однако где же были принципы, когда Шуйский свидетельствовал в пользу Дмитрия?
Князь поясняет. Он надеялся, что храбрый молодой человек, «сей юный витязь» станет защитником православия и старых обычаев.
Вот это точнее! «Старые обычаи», боярская власть, привилегии начальных людей под угрозой, а не вера и отечество.
«— Заблуждение скоро исчезло, — продолжает Шуйский, — и вы знаете, кто первый дерзнул обличать самозванца, но голова моя лежала на плахе, а злодей спокойно величался на престоле. Москва не тронулась!»
Москва не тронулась… Это самое страшное.
И Шуйский делает вывод:
«— Если мы о себе не промыслим, то еще хуже будет. Я для спасения православной веры опять готов на все, лишь бы вы помогли мне усердно!»
Согласны все: промыслить о себе необходимо. Для этого годятся все средства, в том числе и «до крайности грязные» — по набату ринуться во дворец с криком — «Поляки бьют государя!» Убить Дмитрия в начавшейся суматохе, а потом всеми силами на ляхов, чьи дома пометить предварительно.
Совет завершен.
Слушали: о спасении веры и отечества.
Постановили: «избыть Разстригу».
Начался отсчет последних часов короткого царствования.
Главные силы заговорщиков — несколько тысяч надежной челяди, стянутой в Москву из вотчин якобы для участия в свадебных торжествах.
Сначала в праздничных толпах появились юродствующие агитаторы, распространяющие зло и ненависть.
Мнимый Димитрий есть царь поганый…
Ходит в церковь нечистый, прямо с ложа скверного…
Не мылся в бане со своею поганою царицею…
Некоторых юродствующих хватали, но Дмитрий был склонен видеть в них всего лишь пьяниц, невесть что болтавших. Больше того, не разрешил усилить дворцовую охрану, ограничившись пятьюдесятью церемониально снаряженными наемниками. Не слушал и предупреждавшего об опасности до последней минуты верного Басманова.
Пил и веселился.
Шестнадцатого мая иноземцы не могли купить в городе никакого оружия, ни фунта пороху.
Дома их помечены.
В ночь на семнадцатое отряды Шуйского заняли все двенадцать крепостных ворот, отрезав Москву от внешнего мира.
Семнадцатого на рассвете, в четвертом часу ударил набат.
Бояре-заговорщики верхом, вооруженные и в доспехах, собрались у Лобного места на Красной площади.
К ним спешили сообщники с копьями, мечами, самопалами.
Шуйский въехал в Кремль через Спасские ворота с мечом и распятием в руках…
Поразительно, но Дмитрий еще спит.
Шуйский сходит с коня у Успенского собора, прикладывается к святой иконе Владимирской. Выходит на площадь.
— Во имя божие идите на злого еретика!
Толпа хлынула ко дворцу.
Час пробил.
Дмитрий торопливо одевается под гром набата и вопли за окнами.