Именно такой порыв тревожного смятения понес его однажды в картинную галерею. Думал: там прохладно и спокойно, можно не обращать внимания на посетителей, а смотреть только на картины. Пейзажи, натюрморты… Хорошо, безопасно. И попался. Погиб самым нелепейшим образом! Остановился перед картиной, где Иван Грозный, стал рассматривать. Кое-как рассматривал, бродил по картине отсутствующим взглядом, потом увлекся и замер. Увидел две морщины-трещины под глазами, впалости щек. Красные в углах, почти вывороченные веки. Впалые виски с черными пятнами. А глаза белесые и лоб с огромной залысиной. Крупные уши, настороженно открытые для всех звуков мира. На руках синие жилы. Толстые грубые запястья… Антон дотронулся до своей руки. Провел ладонью по щекам. Почему у него такие впалые щеки? А морщины-трещины под глазами? Началось! Он превращался в живую копию поразившей его картины.
Потом он покупал зеркала, искал свое изображение в стекле витрин, скрывал от прохожих лицо, гулял ночами…
…Вчера его привели в милицию. Как зло подшутил он над старшиной. Нехорошо, противно… Надо бы извиниться… Нелепое положение, нелепое извинение. А если действительно пойти в милицию и там все рассказать? Вот уж никчемная мысль. Нет, совсем даже дельная! С одной стороны, в милиции можно всей истории придать облик обыденного пустяка, вроде пропажи белья с чердака. А с другой стороны, это даже их как бы прямо касается паспорт-то с фотокарточкой… и тому подобное. Перед старшиной извиниться…
Подбадривая себя разными солидными и пустяковыми соображениями, великий князь Иван побрился электробритвой «Харьков» и отправился к старшине Жидкоблинову.
На Продольной улице, почти за городом, есть теперь новое здание с большим козырьком над входом и вывеской «Институт Нейротрансформации и Эстетического самовнушения». Сокращенно — ИНТИЭС. Шофер, который по утрам привозит в институт директора, каждый раз вздрагивает, когда в машину уверенно садится незнакомый человек, каждое утро — другой. Хотя всегда это Антон Никонович.
В ИНТИЭСе есть отдел юридической нормализации и проблем опознания. Заведует отделом кандидат юридических наук М.Е.Жидкоблинов.
А за директором все знают особенность и слабость — он, несмотря на изменчивый облик свой, а может быть, и благодаря ему не любит рассматривать себя в зеркале. Видимо, вспоминая прошедшее, считает, что даже тысячекратно отраженная и умноженная собственная личность не заменит всех тех, кто тебя окружает. С которыми ты вместе.
Самозванец Стамп
Ночью раздался звук, подобный пушечному выстрелу. Бревенчатая хижина Флот Сноутса подскочила и рывком сдвинулась на новое место. Утром Флот обнаружил, что с одной стороны из-под стены его домика на два дюйма показалась утрамбованная глина — земляной пол хижины. Все остальное было в порядке. Только очаг, сложенный из валунов, чертовски дымил, что-то в нем сместилось. Флот любил все делать обстоятельно и влез на крышу, чтобы обследовать очаг, начиная с трубы. Здесь, на крыше, он нашел жемчужное ожерелье.
Правда, если бы Клинток Вей, судья из Пальмирхауза, заставил его поклясться, что это действительно жемчужное ожерелье, то Флот крепко задумался бы, прежде чем взять в руки библию и произнести формулу присяги. Старый охотник за всю свою жизнь не держал в руках предмета стоимостью больше, чем двадцать семь долларов семнадцать центов. Именно такую сумму отдал он за ружье фирмы «Хиквайстер» четырнадцать лет назад. Это было отличное ружье, в охотничьей снасти Флот знал толк, а в жемчугах…
И все же перед ним, зацепившись за жердь крыши, покачивалось жемчужное ожерелье, словно только что снятое с шеи самой роскошной принцессы из иллюстрированного журнала. Блеск старой перламутровой пуговицы и розовая теплота щек смуглянки из Пальмирхауза, слившиеся в крупных горошинах, что это могло быть, кроме жемчуга?
Флот смотрел на ожерелье с весьма понятным смущением. Во-первых, драгоценная безделушка вовсе не принадлежала ему, а брать в руки чужое Флот отучился еще тогда, когда покойный дедушка Ангус огрел его что есть силы костылем за попытку полакомиться дедушкиным грогом с особым «колониальным» ромом: бледный рубчик на переносице сохранился и по сей день. Во-вторых, Флот не любил ничего таинственного, и, хотя в лесу, по его твердому мнению, действительно водились древесные духи и травяные леди-щекотухи, он не верил ни одной истории, повествующей о том, что эти духи и леди кому-то являлись наяву.
Впрочем, когда Флот протянул руку к ожерелью, губы его что-то шептали. Вероятно, некое заклятие на избавление охотника от вмешательства Духа Гор, которому его научил Си-ук-суок-ти, последний из индейских охотников на бобров, якобы знавших язык этих речных зверюшек.
Флот взял ожерелье и сразу подумал, что этого, пожалуй, не стоило делать. Ожерелье было очень тяжелым. Слишком тяжелым! Изящная на вид безделушка казалась нанизанными на железный прут свинцовыми пулями. В ней было по крайней мере тридцать фунтов! Это в бусах-то, самая крупная бусинка которых не крупнее маисового зерна!
Флот от растерянности не удержал жемчуг в руке, ожерелье скользнуло между пальцами, а затем внизу раздался булькающий звук, видимо, оно угодило в бочку с дождевой водой. Проявив недюжинную выдержку, Флот не скатился кубарем вслед за упавшей драгоценностью, а остался на крыше и починил треснувшую трубу. Дымящий очаг подобен болтливому гостю — не опасен для жизни, но въедлив как мясная муха. Только когда с очагом все наладилось, Флот обтер руки о кожаные штаны и заглянул в бочку…
Ожерелье спокойно плавало на поверхности воды. Нет, оно даже не касалось воды. Между ним и водой оставался промежуток, в который протиснулось бы лезвие охотничьего ножа.
Флот, сам того не сознавая, был философом. Правда, Аристотелю было бы столь же трудно причислить его к своему лагерю перипатетиков, как и Зенону Китайскому занести в свои списки стоиков. Философом сделала Флота жизнь в лесу. Природа — учитель человека — свершила свое таинство бескорыстного воспитания. И флот постарался не удивиться, увидев плавающим ожерелье, тяжелое, как брусок свинца. Даже перед несомненной опасностью не имеет смысла терять разум. Этому его научила красная рысь, хитрая и мужественная даже в последние мгновения, когда охотник настигает ее.
Вынув кольцо бусинок из бочки, Флот просто мимоходом заметил, что оно даже не мокрое, ни одна капелька воды не пристала к нему. Войдя в хижину и осторожно положив ожерелье на ящик из-под муки, Флот занялся тем, что заботит любого охотника, вернувшегося домой. Он решил обозреть добычу, подсчитать трофеи и поразмыслить над их стоимостью. Бусинок оказалось сто одиннадцать. Они были нанизаны на… Они ни на что не были нанизаны. Их ничто не скрепляло! Бусинки не имели дырочек или петель, однако, ухватившись за одну из них, можно было поднять все ожерелье. Они будто липли друг к другу и тут же легко отделялись одна от другой. Флот без труда смешал все бусинки в одну мерцающую матовым переливом кучку и вышел за хворостом.
Когда он вернулся, бусинки вновь лежали на ящике аккуратным сверкающим кольцом.
Флот припомнил все затруднительные обстоятельства, в которые когда-либо попадал. Затем стал соображать, что бы сделал в таком случае Си-ук-суок-ти, знаток лесной жизни. В результате размышлений он обругал себя старым дурнем, который не мог сообразить, что все это ему показалось и что он вовсе не смешивал бусинки в кучу, перед тем как пойти за хворостом. Старый охотник не знал, что такое «чувственный опыт» или «гносеологический эксперимент», но, будучи стихийным материалистом, сделал единственно правильный шаг — выкинул с ожерельем хитрый трюк, долженствующий развеять все его сомнения. Он растащил бусины по всей хижине, тщательно пересчитывая их. Сорок бусин он засунул в вещевой мешок из плотной парусины, висевший над изголовьем его постели, пятьдесят шесть круглых зернышек положил на дно банки из-под патоки, а оставшиеся пятнадцать завернул в старую бобровую шкурку, служившую ему чем-то вроде чехла на подушку.
Хворост лежал перед очагом, дымоход не дымил, и следовало покончить с утренними треволнениями, занявшись приготовлением завтрака. Пока кипела вода для кофе, Флот настругал ножом от медвежьего окорока сала на сковородку и бросил туда пригоршню оставшихся с вечера вареных бобов. Ароматный запах кофе и поджаренного сала распространился по хижине.