Взрыв… Вероятно, тогда споры бактерий особенно густо заполнили воздух лаборатории. Но и до взрыва все кругом пропиталось ими. Бутерброд, который я ел, воздух, которым я дышал. В человеческом организме найдутся любые металлы. Даже золота полграмма наберется. Мне кажется, что я чувствую, как бактерии собирают воедино молекулы железа и никеля, устилают металлом вены и артерии. Они путают обмен, веществ и, созидая, разрушают. Сколько перед нами незримых врагов… Когда эпидемия чумы косила жителей Афин, один Сократ остался здоров. Может быть, философ уже тогда знал тайну врачующих прививок? Все ли мы знаем про мир мельчайших сегодня? Но вдруг рядом со мной живет современный Сократ? И я надеюсь. Надежды — сны бодрствующих. Утешительно…
Боль… опять все кругом темнеет от боли.
Меня лечит Ростислав Георгиевич. Милый доктор старомодного обличья. Галстук свалялся трубочкой, очки в «школьной» оправе, то есть в самой уродливой, какую только можно изобрести. Его авторучка подтекает и обернута тряпочкой. Но все равно на пальцах синие пятнышки. Каждый день Ростислав Георгиевич является ко мне с какой-то новой и совершенно оригинальной медицинской идеей. Ободряет? Вероятно. Я узнаю, что где-то доктор Икс рекомендует при гипертонии… поменьше дышать, а доктор Игрек вылечил неизлечимых шизофреников, совершив с ними альпинистское восхождение на Эльбрус, и будто где-то в Австралии некий профессор по цвету глаз распознает сорок четыре болезни. Таким образом он, видимо, вселяет в меня надежду, что и мою болезнь поможет раскусить некий медицинский гений. Надежды — сны бодрствующих…
Несмотря на всяческие странности, Ростислава Георгиевича все уважают, а больные говорят шепотом: «Он творит чудеса». Хорошее, добротное чудо в моем положении оказалось бы очень кстати.
Последние пару дней Ростислав Георгиевич напускает на себя вид таинственный и загадочный. Но маленькие хитрости его наивны и легко узнаются. Весь секрет заключается в том, что сегодня меня будет смотреть «светило микробиологии». Светило вынесет приговор. Окончательный, обжалованию не подлежит…
Я уже сталкивался с одним таким «светилом». Он давал отзыв на мое открытие. Это тоже был приговор. Суровый и несправедливый…
Полгода я возился в гараже-лаборатории, пока решился официально заявить о своем открытии.
Как я писал тогда в заявке на изобретение? Кажется, так: «Предлагается способ самообновления или самовосстановления любых металлических частей, деталей и узлов машин, механизмов, зданий и сооружений. Способ отличается тем, что с целью постепенного и непрерывного наращивания мономолекулярных слоев металла применяются бактерии, открытые и выделенные в чистом виде автором заявки и названные им Бациллус Террус…» Официальное косноязычие. Я вызубрил эту прекрасную формулировку…
Светило микробиологии написал отзыв на мое предложение. Он увильнул от сути дела, его не зацепила идея вечности вещей. Он смотрел со своей колокольни. Он нудно и непререкаемо изложил пункты и подпункты, по которым выходило, что я чуть ли не злонамеренный отравитель. Он доказывал, что было бы преступной неосторожностью поселить рядом с людьми неизвестную доселе расу микробов. Необходимы предварительные массовые эксперименты на животных. Необходимо проследить, не будут ли Бациллус Террус оказывать вредное влияние на потомство подопытных обезьян в четвертом поколении! Практическое воплощение в жизнь моей Идеи откладывалось на пятьдесят, сто, может быть, сто пятьдесят лет. Страх перед новым, не более того, Но вот ведь я заболел? Глупости. Всякая техника опасна для неумейки. И швейной машинкой можно отрубить себе палец. Моя болезнь — глупая случайность. А светило — трус. Трус! Я так и сказал ему. Пришел уговорить его хотя бы смягчить убийственный отзыв. Но не выдержал, сорвался, наговорил кучу дерзостей. Губы задрожали, покраснел, даже ногами топал… «Светило» тоже покраснел и затопал ногами. Разругались насмерть…
Кто из нас прав? Прогресс техники — всегда риск. Автомобиль пытались запретить, полагая, не без основания, что он распугает лошадей и от этого восседающим в каретах и на извозчиках последует великое членовредительство. На паровоз ополчились врачи, суля пассажирам судороги и расстройство всего тела, как следствие быстрой езды и тряски. Даже невинный телефон — и тот в свое время считали губительным для здоровья.
Ни автомобили, ни паровозы, ни телефоны запретить не удалось. И никакому «светилу» не запретить мое открытие. Мы еще поборемся. Если… если я когда-нибудь еще смогу с кем-то бороться. Бессмертен ли человек? Сколько религий задавали себе этот вопрос. И всякая религия — это лишь гарантийная расписка на вечную жизнь, любой бог — лишь поставщик бессмертия. Боги и бессмертие вместе существуют и вместе гибнут. Они гибнут. Реальность остается. Реальная материя, из которой я сделан, была частью вселенной миллиарды лет назад и будет оставаться ее частью через миллиарды лет. Бесконечное прошлое сфокусировано в моем теле, бесконечное будущее исходит из него.
Ростислав Георгиевич старается все же лечить мое тело. Добрый доктор Айболит! Я думаю, не так-то легко было ему добиться визита «светила микробиологии». Интересно — кто он? Знаю ли я его фамилию по статьям и книгам?..
…Медсестрички засуетились. На больничном горизонте восходит «светило»… Вот оно приближается. Боже, это мое «светило»! Тот самый, на которого я топал ногами и кричал: «Трус! Консерватор!» Благодарю вас, Ростислав Георгиевич, за приятный сюрприз. Как многое играет в жизни положение человека — горизонтальное или вертикальное. Обезьяна стала человеком, когда приняла вертикальное положение. Я в горизонтальном положении — я повержен, я не прав, уличен в легкомыслии и невежестве. «Светило» возвышается вертикально — он торжествует, он прав и непогрешим. Что он говорит? Нет, не говорит. Произносит!
— Вы доставили нам массу хлопот. От меня потребовали, чтобы я решил, как поступить с вашим гаражом, извиняюсь, с вашей лабораторией.
— Как поступить с моей лабораторией? В каком смысле?
— В единственно возможном. В смысле — уничтожить. Но как? Сжечь? Где гарантия, что бактерии не возродятся из пепла? Продезинфицировать? Но чем? Сулема для них — это все равно, что глоток нарзана. Интересно, что бы вы предложили?..
— Не знаю.
— Обстоятельный ответ. Благодарю вас, коллега.
Сколько яда в слове «коллега»!
— Вы, конечно, все же придумали способ уничтожения лаборатории?
— Не сомневайтесь, придумал. Мы обнесли гараж со всех сторон сплошным высоким забором и вылили сверху пятнадцать самосвалов бетона. Теперь там огромная бетонная глыба, из которой вашим Террус не выбраться. А внутрь лаборатории для страховки брошена ампула с радиоактивным кобальтом. Я предупреждал, что самодеятельная возня с неизученными микроорганизмами чревата последствиями, выходящими из-под контроля…
— Я уже не нуждаюсь в лекциях…
— Учиться никогда не поздно.
Как он банален. Скоро он уйдет?..
— Я не буду проверять ваш пульс. Это обязанность Ростислава Георгиевича. Я займусь этими… Террус. Постараюсь сделать все, что в моих силах. До свидания.
Он сделает все, что в его силах… Какая великолепная, стандартная, обнадеживающая и холодная формулировка. Он сделает все, что в его силах. Ради кого? Ради недоучки, осмелившегося проникнуть в науку, которую он считает своей личной собственностью? Ради чего? Нет, он, разумеется, добропорядочный человек. Разве у меня есть повод сомневаться в этом? Он сделает все, что в его силах. Но с какой душой? Он вызовет к себе свободного лаборанта… А лаборант бывает свободным, если он плохой лаборант. Он попросит к себе свободного сотрудника. А свободным научный сотрудник бывает только в том случае, если его голова свободна от науки. Он поручит им «разобраться» с Бациллус Террус. Заместителю — у него есть заместитель — скажет: «Проследи». И успокоится — он сделал все, что в его силах — поручил, обязал, проследил. Я могу ликовать и лежать спокойно…