— Это ни к чему вас не обязывает, — сказал лорд Морнайт, чьё лицо склонилось так близко к моему, что можно пересчитать ресницы. — Пока вы были под моей опекой, приходилось молчать, чтобы не бросить на вас тень даже случайно, но сдерживаться вечно я не в силах, увы. Простите, если вас оскорбило…
— Я… Чт… Просто скажите это ещё раз! — перебила я. — Говорите это, пока я не поверю, что это не слуховая иллюзия.
— Стало быть, не оскорбило? — В уголках его глаз залегла счастливая улыбка, и от вида её мне совсем уж поплохело.
— Ужасно оскорбило, — прошептала я, — что вы до сих пор меня не поцеловали.
Лорд Морнайт, как истинный джентельмен, не мог оскорблять даму столь жестоким образом.
Сперва моих губ коснулся лишь его взгляд, осязаемый настолько, что колени мигом растаяли. Я мимолётно удивилась тому, как эти хрупкие штуки таскали меня столько лет, а потом забыла о них навсегда.
Мягкое прикосновение скользнуло по губам, отбирая дыхание. Под рёбрами заболело от того, как мало вдруг стало воздуха. Я представляла этот момент множество раз, даже видела во сне — и ни один из них не шёл ни в какое сравнение с явью. Разве может фантазия передать этот трепет, что прокатывается по коже? Это тепло, эту нежность прикосновений, от которой в душе трескается камень и расцветают сады. Запах кожи, нагретых на солнце дров и лавки пряностей — хмельной аромат мужчины, от которого в голове царит кавардак.
Мне всегда так хотелось прижаться к нему, ощутить близость всем телом — и теперь я делаю это, обмирая от восторга. Искристая радость захлёстывает с головой, выталкивает в бескрайнее море.
Но я не сорвусь в пучину.
Потому что руки лорда Морнайта надёжно удерживают за талию.
Он смотрит в мои глаза, и настигает безошибочное чувство — не одна я так сильно ждала этого. Всё то, во что боялась поверить, что списывала на игру воображения и собственные желания, оказалось правдой. Всё это время он тянулся ко мне так же, как и я к нему.
И чуда в этом было гораздо больше, чем в умении пускать пламя из рук.
ߜߡߜ
Суды над аристократами — дело долгое, муторное. Порой тянется годами, которые подсудимый проводит вовсе не в хладных застенках на хлебе и воде, а в уюте собственного дома, предаваясь излишествам. Даже окровавленный нож в руках и десяток свидетелей не всегда становится поводом для судейской коллегии вынести окончательное решение — кто поручится, что свидетели не подкуплены, а жертва не напоролась на клинок сама?
Бедняков отправляют на виселицу так скоро, что вряд ли они успевают запомнить судей в лицо. Богачи же никуда не спешат. Прикатывают на заседания в роскошных экипажах и рассчитывают в них же вернуться домой, а то и завернуть вечерком в театр, где всё те же судьи заглянут к ним в именную ложу.
Словом, закон суров, но вовсе не беспристрастен. Если только господа с гербами на пряжках и звонкой монетой в карманах не злоумышляли против короля: тогда то уж всё решают в кратчайшие сроки.
Но в этот раз предвзятость сыграла нам на руку. Что может противопоставить мелкий дворянин из обедневшего рода тем, кто ведёт отсчёт своих предков от сестёр Игни? Даже вздумай Киннипер натравить на меня газетчиков — ни один из них, хоть самый честный репортёр, хоть самый грязный писака, не рискнёт вымарать имя новоявленной внучки генерала де Бласа. А любые обвинения, хоть лживые, хоть правдивые, отскакивали от меня, будто горох от стены.
Киннипер даже не замечал, как портит дело своими речами. Стоило ему многозначительно заявить о великой миссии, как все последующие слова уже несли на себе клеймо первосортной чепухи. Да-да, конечно, наследница де Блас украла ваш дар. Чего ещё расскажете?
Никому и в голову не пришло проверить столь дикое заявление.
А что до исчезнувшей печати, то злодеяния его были столь велики, что лишение дара все посчитали наказанием свыше. Общество желало верить в божественную справедливость — и это оказалось непреодолимой стеной. Кинниперу оставалось только скрипеть зубами и сыпать проклятиями.
Виселица ему не грозила: убить несколько человек всё же не так преступно, как начеркать пасквиль в адрес его величества. Однако, долгие годы в сырой камере Дворца покаяния грозили стать ещё худшим наказанием для того, кто мнит себя величайшим из ныне живущих людей.
На оглашение вердикта собралась целая толпа, представить которую в иное время было бы невозможно. Зеваки и бомонд, нищие и банкиры, воры и стражники набили зал так, что он едва не трещал по швам. Великосветские дамы, желающие пощекотать нервы созерцанием душегуба, обмахивались веерами, в которых не было настоящей нужды — почти все адепты Аэри явились сюда и обеспечивали свежий ветерок.