Торговец балакал с дородной женщиной в чёрном платье.
— …третьего дня и схоронили, — вздыхала она объёмистой грудью. — Горе-то какое! Чуяло моё сердце, так и выйдет, всегда неслухом был. Только мать глаза отведёт — как он вжик из дома, что твой кот. То по крышам лазал, то в господские окна заглядывал, сладу нет. Уж я сестре говорила, ты возьми хво…
— Доброго дня! — прервал её торговец, заметив меня. Засиял профессиональной улыбкой во весь рот: — Чего изволите, госпожа? Вчера подвезли новую модель, в этом сезоне все носят, а кожа такая тонкая, что сама королева не побрезгует.
Женщина поплотнее запахнула платок, недобро покосилась на меня. Опёрлась на прилавок и зашептала:
— А всё-таки странное творится. Вот и молодуху такую декаду назад у моста выловили, а в том месяце, говорят, сразу двое детишек на Нижней домой не воротились. Не нравится мне это, ох, не нравится. А магикам и дела нет, сидят в своей башне за забором, в ус не дуют, хоть все тут перемрём…
Улыбка торговца стала малость напряжённой.
— Ступай, ступай, — зашипел он на женщину. — Не видишь, покупательница у меня.
С большим трудом он выдворил её из лавки, оправил манжеты и радостно вопросил:
— Ну-с, вам для весны, для лета? Всего имеется.
Пока я примеряла симпатичные ботинки с лентами, женщина успела воротиться. Заглянула, фыркнула на меня, да совсем ушла.
— Неспокойно в городе стало? — Я покрутила носком у зеркала. До чего хороши, даже по земле в таких ходить жалко.
— Ох, госпожа, — отмахнулся лавочник, — чего люди только не болтают, когда языками почесать охота. Это они от неразумия своего, не тревожьтесь попусту.
И снова разулыбался, ну прямо болванчик — из тех, что на витринах со всякой фарфоровой ерундой выставляют.
Лёгкая грусть набежала тенью от облака и прошла. Теперь я могу свободно говорить с теми, у кого титулы в одну строку не умещаются. А вот простой люд и двух слов правды не скажет: чужая для них. Вот и горничные наши, что Лия, что Розалия, хоть и добры со мной, а всё одно чувствуешь — не как с ровней. Промеж собой они и посмеяться могут, а с господами всё больше серьёзные, деловитые.
Может, так оно испокон веков и заведено. Но я всё равно скучаю по болтовне вот с такими лавочниками, тётушками на кухне, девчонками из господских домов, что прибегали за свежими булками. Теперь в лицо они мне поулыбаются, а за спиной кости перемоют, как мы всегда и делали с дамочками в шелковых перчатках.
— Не нравится? — сник продавец. — Давайте ещё одни, чудесный образчик…
— Нет-нет, нравится. Очень красивые, заверните мне их и вот те с бисерными кистями.
— Сей момент, — мужчина схватил карандаш со стойки, — куда доставить?
— Академия, коттедж «Терракотовые холмы».
У карандаша с треском сломался грифель.
До того мне душу разбередило, что после лавки решила заглянуть в «Золотого кабана», навестить старых знакомых. Да как это частенько бывает, когда ищёшь чего-то — оно тебя само и находит.
— Дарьянка, ты что ль? Не признала сразу! — Голосище у Ширы такой, что на одной стороне улицы пошепчет — на другом услышат. Она перехватила корзину поудобнее и подошла, разглядывая меня с головы до ног. Хохотнула удивлённо: — Ох, ну разоделась, разоделась-то, прямо благородная госпожа. Мужика никак нашла, а?
Тычок могучего локтя едва не отправил меня на мостовую.
— Рада тебя видеть, — засмеялась я. Раньше мы с Широй вечно цапались, но сейчас старые обиды быльём поросли. Какая разница, кого в том году вне очереди заставили горшки отскребать, а кто забыл лука купить? Я уж и не вспомню, чего мы с ней не поделили в последний раз. — Как там наши все, как Нитка? Всё в певицы заделаться мечтает?
Яркая улыбка Ширы слезла, как обожжённая шкурка.
— Да всё уже, ни о чём не мечтает. Померла наша певунья. Сегодня как раз десятины, ты заходи вечерком, если дел нет.
— Как померла?..
Я остановилась, не в состоянии осознать. Нита делила со мной комнату, драила полы в зале, а уж сколько картошек мы с ней начистили! И всегда с песней, даже во сне что-то мурлыкала непонятное. Молоденькая совсем, семнадцати не исполнилось, любимица для всех, даже для склочной Ширы. А теперь её нет — и понять это невозможно.
— Да вот так. — Ширин нос набряк и покраснел, она громко шмыгнула. — Ты ж знаешь, она вечно под окна театров этих бегала, слушала, чего поют. Вот одной ночью и добегалась. Наверное, в темноте по камням переходила или с моста навернулась, уж не знаю… Дура-девка, вот жить бы, да жить! Дались ей эти песнопения! У нас песен хороших мало, что ли? Ы-ы-ы-хы-хы-хы…