Охотничий азарт вспыхнул ярче пламени. При мне амулет и элементаль, никакие душегубы не страшны, как и схватка с потерявшим свой дар магом.
И даже не придётся нарушать обещание — я же вышла за ворота ранним утром, а вовсе не ночью.
Все эти мысли догнали уже на ходу. Держась за кустами, я следовала за спиной Киннипера на расстоянии окрика. Один раз он вроде что-то заметил. Остановился и резко обернулся, я замерла, затаив дыхание. Несколько мгновений он изучал пустынную улицу. Наконец поправил капюшон и зашагал дальше, пока не свернул в боковой переулок.
— Проверь-ка, он не торчит там за углом?
Туманное облако уплыло вперёд и вскоре вернулось.
Постоял, но не долго. Зачем нам за ним идти?
— О… Верно, ты же не знаешь… Этот человек дважды пытался меня убить.
Классические люди… Хочешь прикончить его и свалить всё на убийцу детей?
— Что?..
Ну нет так нет. Но я бы на твоём месте обдумал эту возможность, пацан как раз дохленький на вид. Тот, кто пытался дважды, не отступит из-за перемены настроения.
— Пак, мы не будем никого убивать, — зашипела я, перебегая улицу. Прижалась лопатками к стене и быстро заглянула в переулок: здесь фонарей не было, крупицы света с главной улицы рассеивались в полумраке. — Ты запомнил? Если вдруг что-то случится, твоя задача защитить меня, а не угробить нападающих. Обезвреживай их так, чтобы не отправить на тот свет. Это приказ.
Ещё чего не хватало — попасть наутро в хроники, нарисованной рядом с трупом.
После этого Пак накрепко замолчал, видимо, разочарованный моим миролюбием.
Я быстро прокралась вдоль переулка, высунулась из-за стены дома. Теперь Киннипер был гораздо дальше. Плащ маячил у высокого дома с гипсовыми лиграми — мрачного сторожа ночи, за которым улицы ручейками катились вниз с холма. Там начиналась Яма, нижний город.
На улицы потихоньку наползала туманная дымка, круглая монетка луны серебрила камни мостовой и скаты крыш. Ветхие домишки липли к склонам холма, набились в Яму, как грибы в корзину. Фонарей здесь совсем не было, зато туман стоял молочной ватой на дне. Порывистый ветер облизывал края впадины, гонял под заборами обрывки ткани и перья. Где-то вдалеке перебрёхивались собаки.
Киннипер вдруг здорово прибавил ходу: фигура впереди стремительно уменьшалась. Кривые улочки Ямы — совсем не то, что улицы Верхнего города, вмиг потеряешь след в этой паутине разбитых мостовых и тропинок.
Я рванула за ним, едва поспевая. Чтобы срезать путь с трудом продралась сквозь терновник за полусгнившей лачугой. Затрещали сухие ветки, обламываясь, сучья вцепились в одежду и волосы растопыренными пальцами. В лачуге кто-то ругался, но тут голоса смолкли. Хлопнула дверь.
— Это кто тут шарится посредь ночи, а?! Пшли отсюдова, псины вонючие!
Над забором взлетел камень и едва не угодил в голову. Я испуганно дёрнулась и выскочила на тропку вдоль штакетника. Пробежала по лужам: подол набрал влаги и шлёпал вокруг ног, подошвы скользили по грязи, норовя уронить на щербатые доски. Сразу за забором открылась грунтовка пошире, с глубокими колёсными колеями.
Конец её терялся под деревьями — куда и держал путь Киннипер. Если бы он пошёл прямо по ней, то вышел бы к загородным конюшням, в денниках которых содержат роскошных скакунов, для которых нет условий в городе. Но он свернул по тропе-отростку, и куда она ведёт — я понятия не имела.
Остановило ли меня это? Разумеется нет.
Влажный лесной воздух обнял со всех сторон. Лунный свет просачивался сквозь кроны и делал всё вокруг таким потусторонним, что от желания зажечь светляка едва не ломило пальцы. Тропка вихляла, как пьянь после ярмарки, но выглядела утоптанной. Идти приходилось тихим скользящим шагом, чтобы скрыться за цвирканьем ночных птиц и шелестом листьев высоко в кронах.
Дождь ещё жил здесь в запахе мокрой земли и прели, в холодных каплях, вдруг падающих на макушку. Иногда я замирала — в этот миг биение крови отчётливо стучало в ушах, мешая слушать шаги. Киннипер замедлился. Теперь он никуда не спешил и будто крался. Вместе с его неторопливой поступью в музыку леса вплетался неясный шум, тихий, как шёпот.
Тропа вывела на поляну. После занавешенной ветвями тропы глаза привыкли к темноте настолько, что здесь с лихвой хватало луны, чтобы всё разглядеть. Стволы деревьев чернели на фоне обманчиво-светлого неба, мокрая трава жила своей жизнью — то и дело в ней что-то шуршало. А загадочный шум вблизи обрёл голос и превратился в журчание.