Крещению порой помогали неожиданные обстоятельства. Вдруг среди туземцев проносился слух, что оно якобы излечивает от недугов. Поскольку в языческих верованиях важное место занимали магические ритуалы, население и в обряде крещения усмотрело такой же ритуал. Тысячи людей, к умилению патеров, шли креститься сами и несли своих детей, хотя двигала ими жажда не благодати божьей, а исцеления.
Обращенных уже не оставляли в покое. Их принуждали — часто силой — выполнять все требования новой религии: слушать мессу по воскресеньям, причащаться, исповедоваться и т. д. Любопытный рассказ, отражающий представления тогдашних филиппинцев и их отношение к испанцам, сохранился от XVI в. Некий монах готовил к крещению большую группу «туземцев» и, стремясь убедить их в необходимости этого шага, расписывал прелести христианского рая. Идея рая пришлась всем по душе, и они уже готовы были перейти в новую веру, как вдруг в последнюю минуту кто-то спросил, будут ли в раю испанцы. Получив утвердительный ответ, «туземцы» наотрез отказались креститься, ибо «не хотели отправляться туда, где есть испанцы».
В первые годы колониального господства (1565–1570) пятеро августинцев во главе с Урданетой убедили перейти в католичество всего около ста человек, но с прибытием монахов других орденов процесс христианизации ускорился: уже в 1583 г. насчитывалось 100 тыс. крещеных, а в 1622 г. — почти полмиллиона. Практически все подвластное испанцам население стало христианским.
Принятие католичества предполагало отказ от некоторых социальных установлений и традиций, несовместимых с новой верой. Каноническое право вступало в конфликт с обычным. Сложности вызывало матримониальное состояние филиппинцев. С простыми верующими никаких затруднений не возникало: они не могли позволить себе иметь более одной жены. Но дато и махарлика были многоженцами. Кроме того, развод по обычному праву давался чрезвычайно легко: супруги могли разойтись на время, а если слишком надоели друг другу, то и насовсем, что, с точки зрения монахов, было недопустимо. У филиппинцев был и до сих пор в сельских районах сохранился обычай, по которому жених до брака жил некоторое время в доме невесты, чтобы ее родители могли присмотреться к будущему зятю, узнать, каков он в работе[17]. Монахи считали, и, надо сказать, не без оснований, что это ведет к добрачным связям. Их длительная борьба против прежних нравов увенчалась лишь относительным успехом: фактически узаконенная практика иметь кериду есть не что иное, как пережиток доиспанских брачных традиций. Впрочем, как уже говорилось, монахи сами подавали плохой пример.
Ряд требований христианства был просто непонятен филиппинцам. Так, идея исповеди не очень прижилась на местной почве. Они никак не могли осознать, что исповедник не станет сердиться на них за признание в грехах. Это было для них «потерей лица», ведь только «бессовестный» человек раскрывается перед посторонним. И они многое утаивали, в том числе «смертные» грехи, что по католической догме совершенно обесценивает исповедь. Тогда монахи разработали изощренную систему вопросов, которой, пожалуй, может позавидовать любое полицейское учреждение: об одном и том же спрашивали многократно, но вопрос ставили в различной форме, пытаясь поймать прихожанина на противоречиях. С исповедью было связано и другое недоразумение. Исповедующиеся видели, да и сейчас нередко видят, в отпущении грехов не столько прощение за старые грехи, сколько разрешение на совершение новых; епитимья понималась как дозволение нарушать заповедь — главным образом седьмую («не прелюбодействуй»).
Вообще представления жителей островов о христианской доктрине были весьма смутными. Предполагалось, что перед крещением «туземцев» должно наставлять в католических догматах, как правило же, индоктринизация сводилась к минимуму. Зачастую обходились без всякого предварительного обучения. Но даже если оно и осуществлялось, результаты были более чем скромными. Обычно дело ограничивалось заучиванием текстов, совершенно непонятных для филиппинцев, которые наделяли их магическим смыслом и рассматривали в контексте прежних языческих верований. Христианские догматы воспринимались как заклинания, призванные принести немедленно выздоровление в случае болезни, удачу в петушиных боях и т. д. В 1593 г. была опубликована первая книга на тагальском языке — «Христианская доктрина», содержавшая молитвы, символ веры, десять заповедей, перечисление смертных грехов и т. д. Она, впрочем, предназначалась не для филиппинцев, а служила пособием для монахов. Наставление в новой вере шло устно. В центре пуэбло, кабесере, создавались группы из детей «благородных», которые затем просвещали своих соотечественников. Стараясь добиться наибольшей эффективности обучения, монахи использовали некоторые приемы народного творчества. На Бисайских островах, например, где население занималось рыболовством, иезуиты перевели «Верую» и другие молитвы, а также десять заповедей на местный язык и придали им ритм рыбацких песен.
Несмотря на все подобного рода ухищрения, католическая доктрина усваивалась плохо, и монахам приходилось внимательно следить, чтобы новообращенные не отпали от христианства. Некий иезуит писал в то время: «Их неразумие мешает им понять всю глубину нашей святой веры. Они плохо выполняют свои христианские обязанности, и их надо удерживать в вере страхом сурового наказания и управлять ими, как детьми».
Филиппинцы мало что могли противопоставить новой религии и были не в состоянии бороться с ней равным оружием, но это не значит, что они пассивно восприняли ее. Старые религиозные представления причудливо переплелись с принесенными миссионерами идеями. В результате католицизм подвергся такой переработке, что многие современные богословы считают возможным говорить об особом филиппинском католицизме и филиппинском христианстве. Причем переработка — скорее бессознательная, чем сознательная, — затронула не только внешнюю, обрядовую сторону католицизма (это сразу бросается в глаза), но и самую суть его учения.
Христианский бог филиппинцев унаследовал много черт своего языческого предшественника, который был довольно суров. От него зависело все, в том числе и жизнь: верховный бог тагалов Батхала при рождении человека отмечал на древе жизни, сколько тому жить. Он, однако, не потрудился объяснить людям, какого поведения от них ожидает, готов был прогневаться по любому поводу и настаивал на одном — повиновении. Подобное отношение к божеству на практике приводило к фатализму, к нежеланию из страха наказания предпринять шаги, могущие иметь следствием отклонение от привычных норм. Разумеется, фатализм был не столько порождением религии, сколько реакцией — и притом единственно возможной в условиях, когда все за пределами барангая таило опасность и несло гибель, — на социальную действительность.
В отличие от любящего и всепрощающего бога-сына Нового завета, искупившего грехи людей, туземный бог напоминал ветхозаветного бога-вседержителя: он не награждал, а карал, требовал не любви, а послушания.
Просить языческого бога о милости было делом опасным; он мог рассердиться за надоедливость, и филиппинцы не особенно докучали ему, выполняя лишь необходимые обряды. Монахи же утверждали, что у бога просить можно («и воздастся вам»). Но как к земному «сильному человеку» филиппинцы никогда не обращались с просьбой непосредственно, так и к небесному «сильному человеку» они стали обращаться через посредников, роль которых выполняли святые. Раньше в иерархии сверхъестественных существ такой промежуточной категории не было; ее ввели испанцы, а жители архипелага наделили их типичными филиппинскими функциями — представительство перед богом и тем самым соблюдение норм пакикисама.
Собственно, многие филиппинцы почти никогда не молятся богу: они молятся святым, прося у них заступничества перед богом. Каждая профессия имеет своего покровителя: у крестьян — это святой Исидро, у рыбаков — святой Педро (Петр), тоже рыбак, у пастухов — святой Антоний, он же покровитель влюбленных. Кроме того, есть местные святые, к которым обращаются, если затрудняются найти небесного посредника своей профессии. Полагают, что они достигли столь высокого статуса не столько праведной жизнью и служением богу, сколько тем, что, подобно прежним жрицам, обладали могущественными магическими чарами. (Мне однажды объяснили, что кое-что в святости понимают священники, а кое-что — колдуны, поэтому надо следовать советам и тех и других.) Адресуясь к святым, филиппинец просит их пустить в ход магическую силу для оказания ему скорой и действенной помощи. Считается, что даже бог не в силах противостоять этой силе.
17
Этот обычай в наши дни часто приводит к злоупотреблениям, особенно если бедняк просит руки девушки из зажиточного семейства: подчас после того, как он долго и много трудится, ему объявляют, что он — неподходящая партия. Денег за труд при этом не полагается.