Местная аристократия (и те, кто себя к ней причисляет) поддерживает тесную связь с бывшей метрополией. В стране и поныне находится немало чистокровных испанцев, благополучно переживших все перипетии революции, американской колонизации, японской оккупации и сохранивших свои позиции после предоставления независимости. Они составляют самую верхушку общества и по-прежнему свысока смотрят на филиппинцев (да и на американцев тоже, считая их слишком развязными). Один из таких аристократов, все еще настаивающих на обращении «дон», говорил как-то: «Это мы сделали филиппинцев тем, чем они являются. Американцы пришли на готовое и многое испортили». Для отпрысков богатых семейств паломничество в Испанию — необходимая часть воспитания, женитьба на испанке сразу же заметно поднимает престиж.
Колониальное мышление проявляется в скованности ума, некритическом принятии на веру, схоластичности, догматизме и авторитарности. Даже статьи, эссе и более фундаментальные работы филиппинских интеллектуалов иногда строятся по такому принципу: излагается мысль какого-нибудь европейского автора (часто малоизвестного или неизвестного — легче проявить эрудицию), и под его схему «подгоняется» материал исследования. В конце, обычно делается вывод: «У нас то же самое».
Противники церковного мракобесия и обскурантизма все еще разобщены. Они, как с горечью отмечают некоторые филиппинцы, борются лишь за ученые степени, получение которых открывает доступ к хорошим должностям. Обладатели докторских дипломов попадают в разряд «сильных людей», образуют замкнутую касту, ревниво оберегающую свои привилегии. Они утрачивают стимулы к совершенствованию и дальнейшему росту. В учебных заведениях профессора порой знакомят своих слушателей с давно уже устаревшими теориями.
Наиболее перспективных ученых переманивают церковники, особенно иезуиты, предлагая солидные суммы на проведение исследований. В случае отказа сотрудничать строптивых подвергают преследованию, ставят препоны их трудоустройству, что в условиях Филиппин является весьма действенным средством. Борьба религиозного и научного мировоззрений продолжается.
В работах маститых литераторов часто проводится мысль о том, что Испания фактически цивилизовала Филиппины, вывела их из состояния варварства и дикости. Вот что утверждает, например, один из крупнейших филиппинских писателей — Никомедес Хоакин: «В сущности, Испания создала нас как нацию, как исторический народ. Филиппины, это географическое понятие, эта цепь бесчисленных островов, эта мистическая смесь рас и культур, были порождены Испанией и являются ее творением. Между доиспанскими племенами, знавшими только свои тотемы и табу, и нынешней филиппинской нацией такое же расстояние, как между первобытной протоплазмой и человеческим существом… Испания… определила наш характер и физиономию». Клерикалы тоже с тоской вспоминают об испанском прошлом. Они заявляют, что слияние, нераздельность церкви и государства существовали в стране в течение 350 лет, стали уже традицией, отход от которой объясняет многие нынешние беды, и зовут «назад, к Испании».
С подобного рода крайними утверждениями никак нельзя согласиться. Несомненно, однако, что испанская культура в чем-то обогатила филиппинскую. Поэтому бесплодны усилия тех, кто пытается запретить тао петь его песни только на том основании, что они напоминают испанские. Верно, что местные крестьяне танцуют фанданго и хабанеру, но также верно и то, что их никто не заставляет это делать, эти танцы они по праву считают своими и расставаться с ними не собираются.
Специалист может проследить составные элементы филиппинской культуры, определить, что унаследовано от Востока, а что от Запада, хотя границы тут часто оказываются весьма зыбкими. Простой тао не анализирует, он не делит свою культуру на исконную и заимствованную, и потребовать от него отказаться от элементов одной из них — значит обеднить его духовный мир.
Взаимодействие с испанской культурой было глубоким и длительным. Нынешнюю культуру филиппинцев едва ли можно разъять на части, и вряд ли кто-нибудь всерьез ожидает, что страна вернется к эпохе барангаев.
Итак, утвердившись на архипелаге крестом и мечом, колонизаторы принялись насильственно насаждать чуждые филиппинцам идеи и представления. Преуспев в распространении христианства, они тем не менее оказались бессильными покончить с прежними верованиями, обычаями и нормами. Вековой уклад филиппинской жизни несколько видоизменился, но в целом успешно противостоял всем попыткам уничтожить его. Народу была нанесена тяжелая духовная травма, последствия которой все еще ощутимы. В то же время, независимо от воли колонизаторов и вопреки ей, испанская культура обогатила исконную малайскую, и их взаимовлияние положило основание современной филиппинской культуре.
В борьбе против испанцев пробудилось национальное самосознание филиппинцев, они начали воспринимать себя как единый народ, у которого общий враг. В конце XIX в. эта борьба увенчалась успехом. Но на смену кресту пришел доллар.
ДОЛЛАР
США И ФИЛИППИНЫ
«Американизация» архипелага. Доллар, как и крест, явился на Филиппины незваным. Американцы, подобно испанцам, утверждали свое господство силой оружия и при этом тоже ссылались на бога. Президент США Маккинли уверял, что решение захватить архипелаг снизошло на него как откровение. Он писал: «Каждый вечер до самой полуночи я расхаживал по Белому дому и, не стыжусь признаться вам, джентльмены, не раз опускался на колени и молил всемогущего Бога о просветлении и руководстве. И в одну из ночей меня осенило». Далее излагалась суть дела — США не могут возвратить острова Испании, не могут передать их Франции или Германии и, уж конечно, не могут предоставить филиппинцев самим себе. А посему: «Для нас не остается ничего иного, как взять все Филиппинские острова, поднять и цивилизовать филиппинцев и привить им христианские идеалы, ибо они наши собратья по человечеству, за которых тоже умер Христос. После этого, — заключил президент, — я лег в постель и спал крепким сном».
Однако факты показывают, что все происходило без вмешательства высших сил и захват архипелага готовился еще до озарения набожного президента. Ну и, разумеется, ему следовало бы знать, что жители островов были христианизированы задолго до испано-американской войны.
По условиям Парижского мирного договора, подписанного 1 декабря 1898 г., Испания «уступала» архипелаг Соединенным Штатам за 20 млн. долл. На переговорах между представителями филиппинского революционного правительства и американцами последние заявили, что суверенитет над островами, ранее принадлежавший Испании, теперь перешел к США. Филиппинцы справедливо указывали, что суверенитет страны неотчуждаем и принадлежит народу.
В американском сенате, где довольно сильны были противники колониалистской политики, возникли трудности с ратификацией Парижского договора. Маккинли нужно было как-то воздействовать на колеблющихся сенаторов, и случай скоро представился. Дело в том, что многим филиппинцам уже стали ясны намерения США захватить архипелаг, и между американскими и филиппинскими солдатами постоянно возникали недоразумения. Пока оружие не пускалось в ход, но достаточно было любого повода, чтобы начались военные действия.
Вечером 4 февраля 1899 г. американский патруль встретил около своих позиций четырех филиппинцев. Командир патруля Грэйсон приказал им остановиться, крикнув «Холт!» («Стой!»). Не знавшие английского языка филиппинцы дружелюбно повторили слова команды и продолжали идти навстречу патрулю. «Холт!» — еще раз крикнул Грэйсон. «Холт!» — отозвались те. Тогда Грэйсон открыл огонь, и трое филиппинцев были убиты. Спустя некоторое время солдаты революционной армии открыли ответный огонь. Наутро генерал Артур Макартур отдал приказ о наступлении на их позиции. Никакого расследования не производилось. Агинальдо предложил разобраться в происшедшем, но генерал Отис возразил: «Борьба, раз начавшись, должна вестись до конца». Так была развязана филиппино-американская война, на которую Р. Киплинг откликнулся известным стихотворением о «бремени белого человека». В сенате Маккинли зачитал телеграмму о случившемся и добился ратификации Парижского договора.