Развитие профсоюзного движения затрудняется также деятельностью церкви, и (как всегда на Филиппинах) в первую очередь иезуитов, создавших профсоюзы и промышленных и сельскохозяйственных рабочих. Они пытаются убедить предпринимателей в необходимости некоторых уступок и в ряде случаев не останавливаются перед забастовками. Но все же главной их задачей остается отвлечение рабочих от классовой борьбы.
Конечно, далеко не все филиппинские профсоюзы таковы. Есть объединения, насчитывающие уже более чем полувековую историю последовательной борьбы за подлинные интересы трудящихся. Их число, правда, невелико, но влияние их растет, и по ним начинают равняться другие.
Новые колонизаторы принесли на архипелаг дух предпринимательства и наживы, дотоле здесь неизвестный. Но и сейчас, как и при испанцах, престиж определяется главным образом размером земельного владения, а не успехами в бизнесе. По-прежнему «сильный человек» — это преимущественно землевладелец, «маленький человек» — арендатор, целиком зависящий от него. При сложившемся характере отношений ни одна из сторон не заинтересована в повышении производительности труда. Помещик и так, ничего не делая, получает высокую прибыль. Издольщик знает, что плоды всякого нововведения ему не достанутся, и нс видит никакого смысла в улучшении методов сельскохозяйственного производства. Пропагандируемые государственными органами прогрессивные способы ведения хозяйства встречают не всегда явное, но упорное сопротивление сельских тружеников-И получается, что, скажем, на рисовых полях сельскохозяйственного колледжа в Лос-Баньосе, в 60 км от Манилы, снимают рекордные урожаи, а на расположенных рядом участках арендаторов — в 5–6 раз меньше. Научно-исследовательский институт, в котором был выведен «чудо-рис», положивший начало «зеленой революции» в Азии, находится на Филиппинах. Он предлагает свои услуги крестьянам, но те не заимствуют даже отдельных элементов передовой технологии: при архаичной системе землевладения им это невыгодно. «Зеленая революция» началась на Филиппинах, но саму страну почти не затронула.
Попытка предоставить крестьянам государственный кредит успеха тоже не имела. Они по-прежнему прибегают к займу у помещика, платежи которому (хотя их сумма и растет) можно задерживать, тогда как в сельскохозяйственный банк их надо вносить в строго установленные сроки и при этом использовать кредит только по указанию учреждения. Когда крестьяне обращаются к банкам, последние, как правило, не могут собрать то, что им причитается. Тут играет роль и безличный характер отношений: банк — не человек, к нему нельзя питать какие-то чувства, здесь не действует принцип «внутреннего долга», а задержка платежей и отказ от них не кажется проступком. Землевладелец часто не заключает арендного договора до тех пор, пока крестьянин не распишется в получении ссуды, причем бывает и так, что на деле ссуда не выдается, но тот должен погашать ее. И все-таки кабальная задолженность владельцу земли кажется естественной. Впрочем, с проникновением капитализма в сельское хозяйство наблюдается ослабление традиционных связей.
Уже говорилось, что в некоторых районах страны абсентеизм помещиков принял массовый характер (в провинциях Центрального Лусона — напомним, что это самые «беспокойные» районы, — до 70 % помещиков не живут в своих имениях), и отношения с ними становятся опосредованными. Управляющего крестьяне не признают за «сильного человека» — это лишь представитель, не могущий обладать теми же правами, они не видят прямого подтверждения отношениям «внутреннего долга» и все менее считают себя обязанными выполнять требования, вытекающие из этого принципа. Правда, уважение к помещику сохраняется и в тяжелую минуту к нему посылаются ходоки, хотя тесного общения уже нет. В Маниле часто приходилось слышать жалобы не живущих в имениях землевладельцев, что «с крестьянами становится все труднее». (Один из них с искренней обидой упрекал их в своеволии: они не всегда голосуют за того кандидата, на которого он указывает.)
Предприниматели, сколотившие капитал в городе и, по филиппинскому обычаю, поспешившие купить землю, сетуют, что крестьяне их не признают. Повиновение новым хозяевам не освящено традицией поколений и не воспринимается как должное. С развитием капитализма у «маленького человека» в деревне все же появляется кое-какая возможность изменить свое положение и самому распорядиться собой — он может уйти в город и попытать счастья там. Тао все отчетливее начинают понимать подлинную эксплуататорскую сущность зависимости от помещика, подтверждением чему служит активизация крестьянского движения. И все же утверждать, что традиционные отношения отошли в прошлое, еще преждевременно.
В городе изменения оказались более значительными. Филиппинская олигархия, усваивая американский стиль в сфере предпринимательства, открывала для себя новые источники обогащения. Ранее ее почти исключительно составляла родовая земельная аристократия, которая ничего, кроме сельского хозяйства, не знала. При испанцах на архипелаге практически не было местной торгово-промышленной буржуазии — спекуляция землей или извлечение выгод из чиновничьей должности являлись самым прибыльным и почтенным делом. С приходом американцев стала складываться местная буржуазия, своим возникновением обязанная иностранному капиталу. Лишь после второй мировой войны появилось поколение филиппинских бизнесменов, сколотивших (порой весьма темными путями) состояние в период оккупации. Эти предприниматели не имели связей с США и выступали за освобождение не только от американского капитала, но и от власти помещичье-бюрократической элиты внутри страны.
Сейчас из-за засилья иностранцев национальная буржуазия вкладывает капитал преимущественно в непроизводительные отрасли хозяйства, прежде всего в «индустрию развлечений». Но именно здесь капитал дает быструю и верную прибыль. Иностранцы любят говорить, что филиппинские предприниматели, отягощенные предрассудками и не имеющие опыта, не способны развивать тяжелую промышленность, которая требует долгосрочных вложений и приносит менее высокую прибыль. Филиппинцы, мол, не умеют заглядывать вперед, не отличаются предусмотрительностью и терпением, тогда как американцы обладают этими качествами. Отсюда делается вывод о том, что между местными и американскими бизнесменами существует полная гармония, а выигрывает страна в целом. На деле отечественный капитал просто не в силах конкурировать с иностранным, которому законодательство предоставляет большие права, и вынужден искать иные сферы приложения. Противоречия между американскими монополиями и национальной буржуазией достаточно остры, и последняя по ряду вопросов занимает антиамериканские позиции. По ее мнению, независимость от США и демократизация суть необходимые предпосылки индустриализации.
Растущая национальная буржуазия иногда вступает в конфликт и с прежней элитой, с помещичьей верхушкой. Поэтому на Филиппинах различают «старую олигархию» (помещики и компрадорская буржуазия) и «новую олигархию» (национальная буржуазия). Не следует, однако, преувеличивать остроту разногласий: «новая олигархия» во многом близка к «старой». Филиппинские предприниматели в большинстве своем тесно связаны с помещиками родственными узами и, как правило, решают все спорные вопросы при личном общении. Они образуют замкнутую группу и против народных масс выступают единым фронтом.
В то же время они не прочь порассуждать о том, что Филиппины — «страна равных возможностей», где каждый может добиться всего — были бы трудолюбие, дисциплина и предприимчивость. Впрочем, американский миф о чистильщиках обуви, ставших миллионерами, никого не вводит в заблуждение. Филиппинцы превосходно знают, как сложно простому человеку «выбиться в люди» и как важны при этом контакты. Даже чтобы просто устроиться на работу и продвигаться по служебной лестнице, требуется покровительство «сильного человека», который соглашается помогать своим бата только в обмен на личную преданность. Связи гораздо полезнее, нежели дипломы и аттестаты.
Класс буржуазии пополняется почти исключительно из рядов олигархии. По данным одного социологического обследования, в Маниле, например, из 92 владельцев предприятий, принадлежащих филиппинцам[24] и насчитывающих свыше 100 рабочих, лишь менее 20 % были выходцами из низших и средних слоев. При самом поверхностном знакомстве с Филиппинами становится ясной зыбкость тезиса о социальной мобильности местного общества.
24
Характерный штрих: первоначально обследовалось около 300 предприятий, но из них 54 оказались американскими, 105 — китайскими, 9 — испанскими и остальные принадлежали прочим иностранцам, хотя все числились филиппинскими.