Словом, все атрибуты американского образа жизни налицо. Турист из США, приехавший на Филиппины на короткое время, обнаружит вокруг знакомые предметы, обслуживание покажется ему типично американским, люди, с которыми он столкнется, будут излагать привычные идеи, причем на его родном языке, и он уедет домой в приятной уверенности, что американизация страны вполне удалась. Но если тот же турист задержится подольше, он сможет увидеть антиамериканскую демонстрацию у посольства США, из газет он узнает, что филиппинцы вовсе не выражают восторга зависимостью от «старшего партнера», в общении с людьми за внешней откровенностью и дружелюбием скоро научится распознавать отчуждение и холодность.
Американцы-старожилы настроены далеко не восторженно и оценивают итоги американизации довольно пессимистично. Живут они замкнуто и мало общаются с местным населением, для которого остаются колонизаторами. Они уже давно установили горькую истину: «туземцы» не испытывают к ним симпатий. Если же к янки выказывают благорасположение, то не столько ради него самого, сколько ради его долларов. В глаза его называют Джо (так филиппинцы именуют всех американцев мужского пола), и это звучит дружески и фамильярно, но за глаза его называют кано (усеченная форма от испанского американо), и это имеет оскорбительный оттенок. Теперь его могут назвать так и в лицо. Американцы, даже расположенные к филиппинцам, все же кажутся последним слишком бесцеремонными. Когда подобным образом ведет себя соотечественник, его прощают, ибо понимают, что он играет навязанную ему роль и что среди своих он поведет себя совсем иначе: будет сдержанным, вежливым, постарается не задеть других и даже есть предпочтет руками, а не при помощи ножа и вилки. Роль сыграна, но это не значит, что она нравится исполнителю.
Влияние США проявлялось главным образом в сфере государства и права. Особенно сильным оно было в годы колониального режима, но после предоставления независимости начался все ускоряющийся процесс «филиппинизации». В связи с этим здесь все чаще задают тревожные вопросы: удалось ли США привить жителям далекого архипелага свои идеалы? Какова вообще судьба американского наследия на Филиппинах? И что будет дальше? Ответ может дать только будущее. Пока несомненно одно: американское пребывание не пройдет бесследно, хотя американцы не проникли в душу филиппинцев так глубоко, как испанцы; у них было меньше времени (правда, больше средств), к тому же главные усилия они прилагали к той области, которая не в такой степени, как религия, затрагивает повседневную жизнь и поведение людей. К католицизму, пустившему на архипелаге глубокие корни и продолжающему оказывать огромное воздействие на духовную сферу, филиппинцы приросли, и расстаться с ним им было бы труднее, чем с принесенными из США идеалами. Можно полагать, что простой тао довольно безразлично воспринял бы исчезновение многих буржуазно-демократических институтов, но он едва ли согласится отказаться от религиозных праздников и шествий. Неважно, что в религии видит он не то, что требуют от него богословы, — сила веры измеряется привязанностью к ней верующих, а не знанием доктрины.
Разрыв между буржуазно-демократическими принципами и филиппинской действительностью все углубляется. Это приводит многих наблюдателей к выводу о том, что на Филиппинах разыгрывается комедия, что все государственное устройство, вся политическая жизнь — не более чем карикатура на американский оригинал. Представляется, однако, что в происходящем здесь гораздо больше трагических черт. Колониализм нанес стране тяжелую травму и то, что мы видим на Филиппинах, — это не театральная маска, а лицо, искаженное подлинным страданием.
ТРУДНОСТИ ПЕРЕХОДА
Почти четыре века господства испанских и американских завоевателей многое изменили в жизни страны, но изменения эти коснулись преимущественно надстройки — государственного устройства, идеологии и религии, юридических норм и политической организации общества. Производственные отношения трансформировались не столь уж существенно. «Пестрые феодальные путы, привязывавшие человека к его «естественным повелителям»», еще не разорваны.
Конечно, за 400 лет отношения между «сильными» и «маленькими» людьми эволюционировали, но их эксплуататорская, в основе своей феодальная, сущность осталась. Эти отношения (то, что называется «внеэкономическим принуждением») были перенесены в новые сферы, которые, казалось бы, их исключают, — в область отношений между трудом и капиталом на современном капиталистическом предприятии, между выборным должностным лицом и избирателем и т. д.
После получения политической независимости размывание родовых и феодальных связей происходит значительно активнее. Ускорение вызывается капиталистическим развитием. Аграрное общество уходит в прошлое, на смену ему идет индустриальное. Этот процесс, который в Европе занял около 500 лет и сопровождался колоссальными потрясениями, в развивающихся странах совершается гораздо быстрее. Коренной ломке подвергаются социальные институты, взгляды, разделяемые членами общества, их психология. Порой ломка начинается еще до того, как созданы новые институты и ценности, что тяжело сказывается и на отдельном человеке, и на обществе в целом. Часть его живет по-новому — в мире, где устанавливается больший контроль над окружением, часть живет по-старому — в мире, где сохраняются древние верования, где человек почти полностью зависит от природы.
На Филиппинах ломка совершается особенно болезненно, хотя это, быть может, не так уж бросается в глаза. Кажется, что жизнь течет однообразно и спокойно. Со стороны тагальские барио выглядят очаровательно. Легкие изящные хижины на сваях прячутся в негустой тени стройных пальм. Возле них бродят куры и свиньи — от всего веет покоем, умиротворенностью и безмятежностью. В таких деревнях жизнь представляется райской, как ей и положено быть на сказочных островах южных морен. По утрам селян будят петухи и собаки, богомольные католики по усыпанным коралловым гравием дорожкам спешат к утренней мессе, потом мужчины отправляются в поле, а женщины — к ручью с бельем. За стиркой обмениваются новостями, слухами, сплетнями, перемывают косточки знакомым. Вечером мужчины, вернувшиеся с поля, обедают, узнают от жен новости, затем собираются возле единственной в деревне лавочки сари-сари, попивают пиво или пальмовое вино и, в свою очередь, обсуждают последние события.
У других народностей обычаи несколько иные: висаянец, например, устав от праведных трудов, предпочитает лежать на циновке с гитарой на животе и, лениво перебирая струны, пересказывать в бесконечной песне то, что видел и слышал в течение дня. Но в любой филиппинской деревне ничто, кажется, не в силах изменить раз и навсегда заведенный порядок, ничто не в силах нарушить идиллию.
Однако, когда поживешь там подольше, увидишь, что идиллического здесь мало. Вода почти не пригодна для питья, отсутствуют элементарные удобства (в 95 % деревенских домов нет мусорных ящиков, в 80 % — туалетов, в остальных они построены по требованию санитарных властей, но крестьяне ими, увы, не пользуются), все жители страдают кишечными заболеваниями. И не мудрено: отходы сваливаются около хижин, при тропической жаре быстро гниют, а мириады мух и ящериц разносят заразу. У половины детей животы раздуты от шистоматоза.
Безмятежная на первый взгляд жизнь крестьян полна трудов, забот, тревог и волнений: у одного пал буйвол, полученный от помещика, и теперь встал вопрос об уплате (сумма будет, скорее всего, такой, что и сыну крестьянина не расплатиться), другому помещик пригрозил отказом в продлении аренды, третий в связи со свадьбой сына занял денег под колоссальные проценты, и долг, не исключено, будет выплачивать несколько поколений.