Пранешачария не отвечал. Он сам учил их всех веданте, Пуранам, логике, а теперь Гаруда пускал в ход все это-во имя чего? Золото, золото. Скорбна жизнь человеческая.
— И больше того, ты сам, Ачария, сказал слово истины. Наранаппа отверг брахминство, но перестал ли он быть брахмином? Мы ж не изгнали его! Что тут говорить? Если бы мы его изгнали, а он бы перешел в ислам, так нам пришлось бы бросить оскверненную аграхару, верно?
Пранешачария поднял глаза.
— Гаруда, я уже решил, я поступлю в согласии с Законом.
Он придвинул к себе новую связку пальмовых листьев, надеясь, что теперь Гаруда оставит его в покое.
— Ну ладно, допустим, что нет в Книгах ничего на этот случай. Я не хочу сказать, что вообще нет. Ну предположим, что мы так ничего и не нашли. Ты сам же говорил, что бывают случаи, когда нужно действовать в Духе высшего Закона. Вот один раз ты рассказывал, я же помню, ты рассказывал, что можно даже накормить человека говядиной, если от этого зависит, жить ему или умереть. Что тут говорить? И ты нам говорил про великого святого Вишвамитру, что, когда на всей земле был страшный голод, святой не выдержал и съел собачье мясо, потому что высший Закон предписывает сохранять жизнь. Так что тут говорить?
— Я понимаю, Гаруда. Почему ты прямо не скажешь, что у тебя на уме? — спросил Пранешачария, утомленно складывая рукопись.
— Нет у меня на уме ничего потаенного, — пробормотал Гаруда, уставившись в пол. Неожиданно он простерся у ног Ачарии, потом поднялся и спросил: — Кто вызволит моего Шьяма из армии, достопочтенный Ачария? И скажи мне, кто, как не сын, должен совершать обряд по мне, когда я умру? Так если ты позволил бы, я…
И в этот самый миг в комнату вошел Лакшман и стал рядом с Гарудой.
Жена Лакшмана, Анасуйя, вернулась в этот день домой в слезах: украшения ее родной сестры теперь в чужих руках, сестра и погибла из-за этой проклятой шлюхи Чандри. Она оплакивала и Наранаппу-он же, в конце концов, был сыном ее дяди по матери. Был бы жив дядя, была бы жива сестра, не навел бы Гаруда колдовство на Наранаппу, от которого он, бедный, ума лишился, — да разве он бы выбросил на ветер такие деньги? И не умер бы он как бездомный бродяга, нет! А сейчас лежит без погребения и некому совершить обряд. От этих мыслей Анасуйя зарыдала в голос:
— Великий боже, что бы ни натворил он при жизни, как можем уничтожить мы узы крови между нами?
Но тут она заметила Лилавати, свою дочь, коротконогую толстуху с золотым кольцом в ноздре и жирным красным кружком на лбу. Сердце Анасуйи сразу отвердело.
— Шрипати сказал, когда вернется? — в десятый раз вопросила она дочь.
— Я не знаю, — тупо пробурчала Лилавати.
Анасуйя пристроила дочь замуж за сироту Шрипати, а кровный родственничек Наранаппа сбил зятя с толку, развратил его. Как змея, что пожирает свои же яйца. И что он там напел в уши ее зятю? Шрипати вообще перестал появляться в аграхаре, в месяц раза два домой заглянет, и все. Таскается из города в город за труппой бродячих актеров, водит дружбу с юнцами из Париджатапуры. А тут Анасуйя узнала через жену Дургабхатты, что он еще с проститутками связался. Анасуйя давно говорила, что Шрипати добром не кончит, а когда она вызнала, что он потихоньку к Наранаппе бегает, стало ясно: по плохому пути пошел. Кто знает, какие ужасные вещи ему давали есть и пить в том доме? И кто может устоять перед Чандри, перед атой сучкой? И Анасуйя решила, что дочери пора проучить блудного зятя.
— Когда он захочет-ты ему не разрешай, — внушала она Лилавати, — завяжи сари потуже между ног, вот так, к спи в сторонке, так он быстрее поймет, что к чему.
Лилавати во всем послушалась матери.
Когда муж ночью обнимал ее, она поднимала крик на весь дом, бежала к матери жаловаться, что он укусил или ущипнул ее, а потом вообще перешла спать в материнскую комнату.
Шрипати не понял, что к чему. Приемы Анасуйи на него не подействовали, хотя в свое время она с успехом применила их к собственному мужу и обломала его.
Шрипати срезал с макушки ритуальный брахминскии клок длинных волос и коротко остригся, как Наранаппа. Накопил денег, купил карманный фонарик. Завел при- вычку шататься ночами вокруг аграхары, насвистывая что-то неприлично веселенькое.