Лакшман вернулся домой и сразу повалился на постель, изнеможенный голодом и жарой. Он выглядел вконец замученным: тощее тело, истрепанное малярией, ввалившиеся глаза-человек, дни которого сочтены.
Анасуйя не дала ему даже отдышаться:
— Разве Наранаппа не сын моего дяди по матери? Пускай он отступник. Но если до его мертвого тела дотронется человек низкой касты, я этого позора не переживу. У Пранешачарии чересчур уж доброе сердце. А Гаруда способен всю аграхару слопать, он всех перехитрит, он не такая тряпка, как ты. Получит разрешение на похоронный обряд и все драгоценности захапает. Сита их носить будет, она и сейчас ходит с задранным носом. Бог уже один раз покарал их за корыстолюбие; а иначе почему бы это их Шьям удрал из дому и в армию пошел? И эти люди еще поносят Наранаппу, моего родственника, сына дяди моего; э откуда известно, что их собственный сынок не потерял касту в этих казармах, а? Пока ты тут лежишь, Гаруда сбегает к Пранешачарии и уговорит его. Ты должен пойти к Пранешачарии тоже. Вот валяешься как бревно, а этот пролаза уже там; я ли не знаю?
Анасуйя подозрительно оглядела веранду и задний Двор дома Гаруды и вытолкнула мужа на улицу.
Гаруда приплел в неописуемую ярость при виде тощей фигуры, неожиданно появившейся рядом с ним, нелепой, как дикий медведь, влезающий в храм, когда идет богослужение Шиве. Лакшман, задыхаясь, плюхнулся на пол. Одной рукой он прижимал свой торчащий живот, другой упирался в пол, чтоб не свалиться. Гаруда смотрел на него уничтожающим взглядом. Побирушка из, побирушек, из скупердяев скупердяй, собственную мать обворует, не моргнув, слизняк ненавистный, но Гаруда молчал — перед ним сидел Пранешачария. Скупей Лакшмана нет брахмина в аграхаре, кулак каменеет, если в нем медяк зажат, ложку масла не купит волосы смазать. Кто ж этого не знает? Когда жена доймет его вконец, он встает пораньше и топает четыре мили в лавку к Камату-гоанцу.
— Что, Камат, свежее масло из сезама есть у тебя? Ничего масло? Почем? А не прогорклое оно? Дай-ка попробовать!
За болтовней он сложит руки лодочкой, зачерпнет масла, делает вид, будто нюхает, и говорит:
— Масло ничего, да вот очищено неважно. Ты дай мне знать, когда получишь свежее, нам банку масла нужно в дом.
А сам мажет маслом голову.
Потом запускает свои лапы в мешок с красным перцем, спрашивает цену, а потихоньку целую пригоршню в сумку пересыпает.
От Камата целую милю тащится в лавку к Шеною. Там он начинает ругать Каматовы товары и тоже прихватывает немножко масла, чуть-чуть того, чуть-чуть сего. Или рыщет по чужим садам, подбирает банановые листья, дома сушит их и плетет корзиночки на продажу, на пару медяков продаст-и доволен. Угощения выжидает, как стервятник, и все боится что-то прозевать. Теперь он, конечно, только и думает что о золоте. Ну, как дело ни повернется, а золота Лакшману не видать.
— Нараяна, Нараяна, — отдувался Лакшман.
Он обтер потную грудь и брякнул без долгих приготовлений:
— Ачария, почтеннейший. Если это не против Закона, я тоже не против. Наранаппа был женат на сестре моей жены, верно? Значит, по праву я и должен совершать обряд. И никто другой.
Лакшман закрыл глаза.
Гаруда просто ошалел от неожиданности. Что ж ему-то делать?
— Если в том вопрос, кто вправе совершать обряд, — что ж тут говорить? Ты и совершай. Для того мы рождаемся брахминами, чтобы брать на себя скверну других. А вот золото-золото придется передать в суд. Или, как решено в Дхармастхале, мне вручить.
Пранешачария встревожился. Значит, если даже решится дело с похоронами Наранаппы, возникнет новое осложнение-золотые украшения, с которыми все будет куда хуже. Пранешачария чувствовал, как с каждой минутой все тяжелеет бремя его ответственности. Вызов, брошенный ему Наранаппой, раскрывался перед ним в нарастающей огромности. Тривикрама, подумалось ему, Тривикрама…
Бог Вишну некогда явился в обличье карлика Ваманы к надменному демону Бали со скромной просьбой — даровать ему три шажка земли. Демон согласился, но карлик стал на его глазах расти и одним шагом перемахнул всю землю, другим-всю твердь небесную, а третьим столкнул демона Бали в мир мертвых. Тривикрама — три шага; куда и к чему они могут привести?
На веранде послышались шаги, и в комнату толпой ввалились бедные брахмины.
Первым вошел Дасачария. Он погладил себя по животу с нежностью, с которой мать ласкает младенца, и заговорил:
— Ачария, ты знаешь, я человек больной. Я умереть могу, если буду долго поститься. Ты должен найти выход. Тут положение особое, а может быть, и правила особые на этот счет. Разреши нам принимать пищу до похорон. Мертвое тело все лежит в аграхаре, а через денек начнет разлагаться. Запах будет. А я живу совсем рядом. Да и другим плохо придется. Решай, Ачария. Пускай Гаруда или Лакшман берутся за обряд…