Выбрать главу

Лес был пуст, только птицы, разбуженные светом, хлопали крыльями, устраиваясь поудобней. Шрипати еще больше опьянел. Он крикнул, спугивая птиц. Как настоящий актер, стал он одно за другим разыгрывать десять состояний души, которые искусство должно вызывать в зрителе: ярость, отвращение, ужас, нежность, любовь и прочее.

Шрипати воображал себя в разных ролях. Вот он играет богиню Лакшми; рано утром она пробуждает нежной песней бога Вишну, спящего в кольцах огромного змея:

О, пробудись, Нараяна. Проснись, мой повелитель. Уж утро засияло…

Глаза Шрипати пощипывало от нежных слез. А вот приближается божественная птица Гаруда, на которой летает Вишну, и тоже призывает бога пробудиться:

Нараяня, проснись, проснись…

Появляется мудрец Нарада, перебирая струны, он поет:

Пора вставать, о повелитель Лакшми.

Ему отвечает хор птиц, зверей и небожителей:

Уже сияет утро…

Шрипати перешел на танец, стараясь подобрать дхоти на манер женского сари. Голову он кокетливо склонил набок. Отличная штука пальмовое вино! Прямо ударяет в голову! Можно заглянуть к Наранаппе и еще с ним выпить. Шрипати стал вспоминать, в каких пьесах есть хорошие женские роли… Во всех, и что ни пьеса, то святой, который поддается женским чарам. Сколько есть прекрасных женских ролей! Менака-соблазнительница, которая помешала покаянию святого Вишвамитры. Вот, наверно, хороша была! Может быть, даже лучше Чандри. Как это никто не разглядел Белли, глаз на нее не положил; она повсюду ходит оборванкой, собирает навоз. Кто на нее смотрит? А с другой стороны, кто здесь мог разглядеть ее красоту, если брахминский глаз ничего, кроме даровой еды, не видит!

Пранешачария, когда описывает женские чары, вдалбливает им, как малым детям: «Святой был потрясен красотой богини зари, и бог вложил в его уста слова: взошла, как бедра расцветшей женщины, свежей после месячного очищения… Какая смелость воображения, какая красота слога, вслушайтесь!» Но для отупелых брахминов это был просто набор санскритских слов, которые можно ввернуть в проповедь при удобном случае. А Нагаппа из Кундапуры, актер, играющий королей, — с какой силой и страстью умеет он произносить такие слова! Как он говорит: «Гудением пчел, благоуханием жасмина полон этот сад… О кто же ты, красавица, гуляющая в одиночестве, со взором, долу опущенным? Ты точно тайною печалью тяготишься, о кто же ты?»

Шрипати шагал, улыбаясь во тьме.

Только два человека во всей аграхаре понимают, что такое красота: Наранаппа и Чандри. Чандри сама так прекрасна, ее не с кем сравнить. Пусть кто-нибудь найдет вторую такую красавицу хоть за сто миль, и я скажу, что он мужчина. Дургабхатта знает в этом толк, но он до того труслив, что может только решиться смазливую мусорщицу полапать. Конечно, настоящий ценитель красоты- это Пранешачария, вот он действительно один на миллион. Когда он читает по вечерам Пураны или разъясняет смысл отдельных стихов, самый лучший актер может умереть от зависти к изяществу его речи и звучности голоса. Пранешачария прекрасно говорит и сам бывает так красив в эти минуты. Ему все идет: и длинная прядь волос на макушке, и кастовый знак на лбу-кружок и черточка. Никто не может так элегантно набросить на себя золототканый шарф, как он. Говорят, у него их пятнадцать штук, преподнесенных в награду за победы в ученых спорах с самыми искушенными пандитами Южной Индии. Но сам он никогда не выставляет свою ученость напоказ. Бедняга, жена у него калека, у них не может быть детей. Пранешачария с такой любовью описывает героинь Калидасы-что же он сам-то чувствует при этом? Сам-то он знает, что такое желание? Ведь Шрипати в первый раз приник к Белли на берегу реки, когда он наслушался стихов Ачарии, и в нем вся кровь вскипела. Белли шла с кувшином воды на голове, ее отрепья распахнулись, и в лунном свете упруго подрагивали груди цвета земли. Белли показалась ему Шакунталой, и плоть Шрипати отозвалась на поэзию Ачарии.

Шрипати свернул на тропинку, сокращавшую путь, и вышел прямо к хижинам неприкасаемых под склоном холма. В безлунной ночи пылал огонь-горела одна из хижин. Огонь освещал движения чернильно-черных фигур. Шрипати остановился поодаль, прислушался. Все было тихо, никто не причитал и не старался потушить пожар. Шрипати скрылся за толстым стволом и в недоумении смотрел, что происходит. Бамбуковые подпорки, крытые циновками и пальмовыми листьями, ярко пылали в безветренной духоте летней ночи и очень скоро сгорели дотла. Черные фигуры разбрелись, все успокоилось. Шрипати подкрался поближе к жилищу Белли и негромко хлопнул в ладоши. Белли вышла в одной набедренной повязке, с голой грудью, с распущенными свежевымытыми волосами, закрывавшими лицо и плечи, и скользнула в кусты. Шрипати огляделся по сторонам, убедился, что поблизости нет никого, и пробрался к Белли. Он пощелкал кнопкой фонарика и обнял Белли.