— Одну ложку, что тут такого? — убеждал он. Жена Манджайи с торжествуюицей улыбкой подала не ложку, а целую горку уппиту на свежем банановом листе. Дасачария погладил себя по животу, произнес имена бога и не сказал «нет». Он только благовоспитанно растопыривал пальцы над банановым листом и приговаривал:
— Довольно, довольно, ну что же это я один все съем!
IX
В тот день подбирать коровьи лепешки явилась Чинни вместо Белли.
— У Белли и отец и мать слегли, — объяснила Чинни. Никто ее не слушал, у брахминок из аграхары своих хлопот был полон рот. Но, Чинни и не волновало, слушают ее или нет. Она собирала навоз в плетенку и болтала без умолку:
— И Чауда помер, и его женщина тоже. Подожгли мы их жилье, так что ничего теперь не осталось от них… Кто его знает, демон на нас прогневался, кто же его знает…
Жена Гаруды Ситадеви стояла, бессильно повесив руки, погруженная в нескончаемые тревожные мысли о сыне: а вдруг в армии что-то с ним случится, как жить тогда?..
Чинни остановилась поодаль и заканючила:
— Матушка, хоть кусочек подай, в рот чего-нибудь положить, матушка…
Ситадеви вынесла из дому листья бетеля, орех, комок жевательного табаку, бросила Чинни и опять ушла в себя.
Чинни проворно подобрала бетель и табак и, запихивая их в свои лохмотья, стала рассказывать дальше:
— А крыс, крыс сколько, матушка! Бегут и бегут, полно их, прямо как крысиная свадьба! И кто их знает, чего это они так?
Чинни поставила плетенку с навозом на голову и отправилась дальше.
Дома Чинни решила поделиться табаком с Белли и пошла к ней. Из хижины Белли слышались стоны.
— Отец Белли! — догадалась Чинни. — Значит, и до него добрался демон!
Она позвала Белли, заглянула в дверь.
Белли сидела, низко опустив голову, зажимая руками уши. Чинни хотела было рассказать, что аграхара тоже кишмя кишит крысами, но передумала, отщипнула табаку и сунула Белли.
— Бери, Ситадеви дала.
Белли растерла табак между ладонями и положила в рот.
— Мне страшно, Чинни. Может быть, сегодня Пилла сможет поговорить с духами, тогда узнаем, что же такое делается… Никогда не было, чтобы крысы целым войском к нам лезли. Чауда с женой раз! — и нет их! Прямо сразу! А теперь папу с мамой демон топчет… Надо же узнать, в чем дело…
— Помолчи ты, дурочка, — пробормотала Чинни.
Часам к двум разъяренное солнце повисло высоко в небе и жгло, как гневный третий глаз Шивы, лишая последних сил полумертвых от голода брахминов. Призрачные кони колесницы солнца, играя, переступали перед их глазами в подрагивающем мареве улицы — брахмины дожидались Пранешачарию. Жестокий страх и жестокий голод раздирали их внутренности. Брахминские души, истаявшие ужасом, как летучие мыши, витали вокруг Пранешачарии, молившего бога о вразумлении. Последняя малая надежда — вдруг все-таки не придется и эту ночь провести в бдении, вблизи мертвого тела Наранаппы.
Ситадеви обнаружила дохлую крысу в горшке с рисом в собственной кладовке. Зажав нос, она ухватила крысу за хвост, швырнула ее с крыльца, и в тот же миг с высоты скользнул вниз огромный гриф и плавно взмыл на крышу.
— Айоо! — взвизгнула Ситадеви и залилась слезами: гриф на крыше был вестником смерти.
Гаруда услышал вопль жены, бросил взгляд на дом и все сразу понял.
— Сын мой! Мой сын! Сынок, что с тобой случилось? — причитала Ситадеви.
Гаруда сразу сообразил, за что кара-за то, что воспротивился он в душе предложению Дасачарии отдать золото богу Марути. Он схватился в страхе за руку жены, вошел в молельню, возложил приношение на домашний алтарь и простерся перед ним.
— Плохо поступил я, — обратился Гаруда к богу. — Пусть твоим будет это золото, пусть оно отойдет тебе. Прости меня, прости. Кыш! — замахал он на грифа.
Гриф успел подобрать дохлую крысу, вышвырнутую Ситадеви, и расклевывал добычу на крыше. Стервятник выглядел невозмутимым и уверенным, как нахальный родственник.
Гаруда поднял голову и всмотрелся в слепящую раскаленную синеву: грифы, грифы, грифы кружились, парили, скользили в небе, описывая все сужающиеся, устремленные к земле круги.
— Ты посмотри! — ахнул Гаруда.
Ситадеви выскочила на крыльцо.
Затенив глаза ладонью, она запрокинула голову и судорожно вздохнула.
Гриф на крыше выгнул шею, будто в танце, взмахнул крыльями и шумно слетел на землю, прямо перед крыльцом, за другой крысой, которая как раз шмыгнула из кладовки. С крысой в когтях он снова уселся на крыше.