— Уж очень ты торопишься, сосед. Зачем так говорить? Брахмин не теряет касту оттого, что берет в дом низкорожденную проститутку. Наши предки родом с Севера-Пранешачарию спроси, если не веришь, — и мы знаем из истории, что они сожительствовали с южанками. Что же, выходит, и они касту потеряли? А как же брахмины, которые ходят в публичные дома в Басруре?
Гаруда разозлился-не может без подковырок!
— Сам не торопись, Дургабхатта! Тут дело не просто в плотском желании. А великому нашему Пранешачарии подсказывать не надо. Он все знает, с кем можно сожительствовать, с кем нельзя, он все это в Бенаресе изучал, он все священные книги назубок знает, звание получил-Алмаз Учености. Что тут говорить? С самыми учеными пандитами состязался наш Ачария-и твоей секты пандитами, и нашей-и всякий раз победителем выходил. Где только ученые люди ни собирались, по всей Южной Индии, — всюду нашему Ачарии оказывали почести, он пятнадцать шелковых шарфов имеет, блюда из серебра… Все Ачарии за ученость подносили, нашему Ачарии… что тут говорить!
Обескураженный тем, что обсуждение насущного дела обращается славословием ему, Пранешачария спросил:
— А ты что скажешь, Лакшман? Наранаппа ведь был женат на сестре твоей жены.
Лакшман опять зажмурился:
— Твое слово, Ачария, твоя власть. Что мы знаем об истинном благочестии? Сказал вот Гаруда, что Наранаппа связался с низкородной… — Лакшман открыл глаза, вытер нос краем накидки и выпалил:-Если бы просто спал с ней' А он даже пииту ел, ее руками приготовленную!
Падманабха, живший в доме напротив Наранаппы, добавил:
— И вино пил.
— Не только. Мясо употреблял.
Гаруда повернулся к Дургабхатте.
— Может, для вашей секты такие мелочи не имеют значения. Санкара, великий учитель ваш, так сильно хотел все в жизни испробовать, что вместо мертвого раджи переспал с его женой. Не так, что ли?
Кто стал бы спорить? Всякому известно, что Санкара блюл обет безбрачия, пока повздорившая с ним женщина не обвинила его в том, что лишь с одной стороны знает он жизнь. Тогда призвал Санкара на помощь высшие силы, вошел в тело только что умершего раджи, познал его жену, вернул себе прежний облик и посрамил крикунью.
Но уместно ли было припоминать сейчас эту историю?
Пранешачария почувствовал, что разговор опять уходит в сторону, и поднял руку.
— Гаруда, помолчи немного.
Но тут забубнил Лакшман, опять зажмуривший глаза:
— Законную жену оставил, с дурными женщинами связался-это тоже ничего? Жены моей сестра так убивалась, что умерла от горя, а Наранаппа даже на похоронах не был. Ну хорошо, пусть и это не имеет значения; а что он годовщины смерти отца и матери не соблюдал? Ничего я не хочу скрывать, потому что Наранаппа мне близкой родней доводился-сын дяди моей жены. Мы, сколько могли, терпели, хотелось, чтобы все в семье осталось. А он чем отплатил нам? На глазах у всех брахминов подошел к реке, взял священный камень, которому со стародавних времен вся аграхара поклонялась, и-раз! В воду бросил! Да еще плюнул вслед! — Лакшман перевел дух. — Конечно, все можно простить, но он же средь бела дня приводил в дом мусульман, они и мясо ели, и вино пили-прямо на веранде, у всех на виду! А заговоришь с ним о благочестии, он тебя такими словами обложит! Пока жил, мы все в страхе от него хоронились!
Жена Лакшмана, Анасуйя, с гордостью слушала из соседней комнаты, как ее муж выкладывает всю правду. Анасуйя посматривала на Чандри, съежившуюся у столба, и праведный гнев закипал в ее сердце: чтоб ее тигр в полночь схватил, чтоб ее змеи искусали, шлюху, совратительницу, ведьму! Не опои она Наранаппу приворотным зельем, разве бы он, сын ее собственного дяди с материнской стороны, — разве бросил бы он женщину своей же касты, стал бы срамить ее, что она уродка, промотал бы все имущество, надел бы фамильные украшения на грязную тварь? Анасуйя видела золотую цепочку, четыре раза обвитую вокруг шеи Чандри, видела широкий золотой браслет на ее запястье и чувствовала, что готова сойти с ума. Слезы — гак и полились из ее глаз. Была бы жива ее сестра, цепочка была бы на сестриной шее; и уж не лежало бы не погребенным тело кровного родственника. И всему виной эта паскуда мерзкая-да что же никто глаза ей не выцарапает?!
Анасуйя зарыдала в голос.
Единственным пропитанием Дасачарии были обрядовые угощения на похоронах и годовщинах смерти. Дасачария мог десять миль протопать ради такого случая.
— Мы все знаем, — пожаловался он, — что целых два года нас никуда не приглашали из-за того, что в нашей аграхаре такой Наранаппа. Если мы, хорошенько все не обдумав, совершим похоронный обряд по отступнику, так, может, нас вообще больше никогда не будут приглашать. И несожженный труп оставлять тоже нельзя: сколько ж можно просидеть не евши? Как же нам быть теперь? Пранешачария пускай решает. Против его слов кто пойдет? Из нашей секты никто.