Он вскочил на ноги и, как животное, нюхом находящее дорогу, вошел в лес, где вчера был с Чандри. В лесу и в полдень было прохладно и сумрачно, кусты уходили в гудящий от насекомых полумрак. Пранешачария остановился там, где вчера переменилась вся его жизнь. Зеленая трава еще хранила форму их тел. Он присел на корточки, он, как дурак, выдергивал травинки, обнюхивал их. Пранешачария выбрался из смертного смрада аграхары — запах травы, влажной земли на корнях привел его в исступление. Его руки тянулись ко всему, что можно выдернуть из земли и понюхать. Он наполнялся земными запахами. Сидение под деревом, в тени, тоже стало свершением, заслугой. Быть, просто быть. Быть во всю мочь. Горячие солнечные лучи, прохлада от травы, зелень, цветы. Острая полнота ощущений-тепло, прохлада. Ни желаний, ни добродетелей. Не карабкаться, не тянуться, не рваться. Принимать с благодарностью. Зеленый усик торкнулся в его руку. Он потянул, но длинная, плотная лиана не поддавалась. В отличие от травы лиана цепко держалась корнями за твердую землю. Пранешачария уселся поплотней и стал тянуть обеими руками, половину лианы оборвал, но все-таки выдрал корень и глубоко втянул в себя его запах. От корня пахло всем: жарой, прохладой, земной влагой и небесным простором. Он отбросил корень, полной грудью вобрал в себя дыхание леса и застыл… Снова прыгнул в воду, поплыл против течения до глубокого места, где вода была ему под подбородок, и встал там на ноги. Он стоял, а рыбешки щекотно тыкались то ему под мышки, то в ребра, то между ног.
— Ах-ха-ха, — по-мальчишечьи хихикнул Ачария и поплыл к берегу.
Выбравшись на песок, он снова лег на солнце, но вспомнил, что подходит время кормить жену, и заторопился в аграхару.
Вид аграхары, ворон и грифов был как удар в лицо.
Жена не открыла глаза, когда он вошел. Лицо ее пылало. Что с ней? Лихорадка? Но он же не может прикоснуться к женщине в ее нечистые дни… Ах, да что тут! — спохватился он, негодуя на себя за колебания.
Он положил ладонь на ее лоб — лоб горел. Он испугался. Намочил тряпку, положил жене на голову, откинул одеяло и внимательно осмотрел ее. На левой стороне живота вспух черный волдырь. От этого у нее жар? А Наранаппа не от этой болезни умер?
Пранешачария поспешно истолок лекарственные травы, залил кипятком, остудил и, раскрыв жене губы, пытался влить лекарство, но оно вытекало обратно.
Что с ней? Что делать? — думал он, вышагивая по комнате.
Вороны и грифы подняли невообразимый гам, тяжкий смрад не давал собраться с мыслями.
Пранешачария выбежал на задний двор и остановился, в беспамятстве глядя перед собой. Он перестал замечать ход времени. Завечерело, когда он понемногу начал приходить в себя. Птицы улетели, стало полегче, и он с отчаянием вспомнил, что все это время жена пролежала одна, в горячке. Он зажег фонарь и окликнул ее. Жена не ответила. Казалось, будто тишина сгущается. Внезапно ее разорвал пронзительный крик. Он оцепенел. Долгий, душераздирающий, горестный крик впивался ему в душу. Потом-тишина, как темнота после вспышки молнии.
Он не выдержал. Не разбирая дороги, он бежал к дому Наранаппы и звал Чандри:
— Чандри! Чандри!
Ответа не было. Он ворвался в дом. Темно. На кухню. Никого. На лестницу-и тут вспомнил; наверху труп. Его охватил необоримый страх, как в детстве, когда он боялся войти в темную комнату.
Он убежал домой.
Коснулся рукой лба жены — лоб был холодным.
…Пранешачария добрался до Каимары глубокой ночью. Подходя к дому Суббанначарии, он столкнулся с четырьмя местными брахминами. Их головы были покрыты мокрыми дхоти-они совершили омовение и вымыли свои одежды, предав огню тело Дасачарии.
Пранешачария привел брахминов в аграхару, и с их помощью еще до зари был зажжен погребальный костер его жены и совершен обряд.
— В аграхаре есть еще одно мертвое тело, — сказал он брахминам, — но его судьбу решит сам гуру. Так что вам лучше сейчас отправляться обратно. Они ушли, а Пранешачария остался у костра, в котором догорало тело Бхагирати. Комочек плоти, избранный им, чтобы стать испытанием всей его жизни, рассыпался пеплом. Пранешачария не сдерживал слезы. Он плакал до изнеможения.