VI
Прибывшие в монастырь брахмины не решились нарушить святость большого моления рассказом о делах аграхары. Не говоря ни слова, они приняли святую воду в подставленные ладони и уселись за обрядовую трапезу. После трапезы гуру оделил всех дарами: поднес каждому брахмину по медной ане. Лакшман едва сумел скрыть разочарование-пряча монетку в пояс, он костерил про себя благочестивого скупердяя:
— Ни семьи, ни детей, а как деньги любит! Дары…
Брахминов усадили на прохладном цементном полу монастырского дворика, для гуру поставили низкий табурет. Гуру сидел среди брахминов, завернувшись в одежды шафранного цвета, в руках-душистые четки, на лбу — кастовый знак, выведенный свежей сандаловой пастой. Пухлощекий, как младенец, спокойный и довольный, поглаживая коротенькие свои ножки, гуру задавал вежливые вопросы:
— А что же не явился Пранешачария? В добром ли он здравии? Неужели он не извещен о большом молении?
Гаруда прочистил горло и стал подробно рассказывать о событиях в аграхаре.
Гуру внимательно выслушал и твердо сказал:
— Родившийся брахмином-брахмином умирает. Наранаппа все равно дваждырожденный. Долг ваш — совершить подобающим образом обряд по умершему. А в очищение от скверны все имущество покойного, серебро его и золото должно быть пожертвовано богу Кришне. Монастырю.
Гаруда поспешно отер краем дхоти вдруг вспотевшее лицо.
— Наставник, вам известно, ссора вышла между покойным и моим отцом. Участок в три сотни бетелевых пальм-мой он по справедливости…
— Наставник, — вмешался Лакшман, — кто здесь о справедливости заговорил? Вы же знаете, что жена Наранаппы моей жене сестрой приходилась…
Округлое лицо гуру порозовело от гнева.
— Нечестивцы! — Голос напоминал отдаленные раскаты грома. — Только богу может служить имущество, оставшееся без владельца. Задолго до нас так было, так будет всегда. Помните об этом! А если монастырь не благословит вас на совершение заупокойного обряда, придется всем вам выселяться из аграхары…
Гаруда и Лакшман повинились перед гуру и простерлись у его ног. Собравшись уходить, брахмины хватились Гундачарии. Гундачарию нашли на монастырском чердаке — он метался в лихорадке, бредил; но брахмины никак не могли оставаться с ним: они спешили совершить обряд по Наранаппе.
Оставив больного Гундачарию, брахмины снарядились в обратный путь.
Ачария даже не зашел в аграхару после похорон жены. И ни о чем не вспомнил: ни о шкатулке с пятнадцатью золототкаными шарфами, ни о двух сотнях рупий, ни о четках, оправленных в золото, монастырском даре.
Решив идти куда глаза глядят, он зашагал на восток.
Часть третья
I
Утреннее солнце пронизало лес золотыми узорами.
Пранешачария все шел, волоча усталые ноги, но не останавливался и не задумывался над тем, где находится и куда движется. Кольнул укор: он не дождался, пока костер прогорит до конца, не опустил, как положено, в реку обгорелые кости жены; он с ужасом представил себе, как собаки и лисицы растаскивают останки Бхагирати, но решительно отогнал от себя эти мысли. Я все бросил, внушал он себе. Я свободный человек-никому ничего не должен. Никому не обязан. Я сказал себе, что уйду куда глаза глядят, вот я и иду.
Смута в его душе не утихала, и, пытаясь взять себя в руки, он привычно забормотал имена бога Вишну:
— Ачьюта, Ананта, Говинда…
Раньше, всякий раз, когда он чувствовал, что разум его возбужден, он сосредоточенно повторял имена бога, и мысли начинали течь в одном направлении. Он помнил первую заповедь йоги' надо утишить бурные волны разума.
Нет. нет, твердо сказал он себе. Я должен стоять на собственных ногах. Без опоры на привычки, на притчи, на повторение святых имен Пусть станет моя душа как это сплетение света и тени, которое возникло оттого, что лучи пробились сквозь листву Светлое небо, тень под деревьями, солнечные узоры. А если, на счастье, брызнет дождем-радуга. Быть как солнечный свет Сознавать, что живешь, восторгаться и плыть, плавно и бесцельно плыть, как воздушный змей в синеве О, быть вне желаний! Тогда распахивается душа. А от подавленных желаний душа иссыхает, покрывается коркой, вера превращается в таблицу умножения, вызубренную на всю жизнь. Канака, неученый мудрец, простодушный святой, — вот кто жил с распахнутой душой, вот кто осознавал себя живым. Поэтому пришел он к богу с вопросом: «Ты хочешь, чтоб я съел банан, которого нет. Куда мне идти? Где это возможно? Бог всюду, так зачем его искать?» А мой бог стал набором выученных слов. Не состоянием духа, как для Канаки. Значит, нет у меня больше бога.