Пранешачария следовал за Путтой как в полусне, одурманенный толчеей и торговлей, свистульками и барабанами, плывущими накатами храмовых колоколов, кричащими красками лавок и одежд.
Он был окружен глазами-взгляды искали, устремлялись к цели. У него единственного взгляд блуждал бесцельно, потому что он был не в силах соотнести себя ни с чем.
Выходило, что Путта был прав.
…Даже моя с ним встреча, наверно, была предопределена. Желая следовать своему выбору, я должен вначале перенять его вовлеченность в жизнь. Чандри тоже живет в этом мире. Я же нигде не живу-ни здесь, ни там. Мир распался на противоположности, и меня зажало между.
В нос ударил крепкий запах кофе и свежих пирожков.
Путта остановился.
Ачария тоже.
— По чашке кофе?
— Я не буду.
— Так это же брахминская харчевня. Хозяин все привез из Тиртхахалли специально на праздник, готовят тут по обряду, для брахминов особые места отведены. Не осквернитесь, не бойтесь.
— Я кофе не хочу.
— Нет, так не пойдет. Я должен угостить вас кофе!
Путта за руку втащил его в харчевню. Пранешачария осторожно присел на грязноватую табуретку, пугливо огляделся. Что будет, если увидят его, ученого, благочестивого брахмина, человека с такой репутацией, в ярмарочной харчевне за чашкой подозрительного кофе? Тьфу! — по-базарному отплюнулся Пранешачария, когда же я выкину эти мысли из головы?
Из уважения к брахминству Ачарии Путта устроился чуть поодаль.
— Два особых! — заказал он.
Заплатив две аны, он отхлебнул обжигающего кофе и сморщился.
— Гадость, а не кофе! Всегда как праздник, так жулят!
Пранешачария выпил свой кофе медленно и с удовольствием. Ему кофе понравился. К тому же он почувствовал прилив сил. И с неожиданной бодростью последовал за Путтой.
— А поесть вы могли бы в храме. Там до шести вечера будет подаваться угощение для брахминов.
Праношачария уже который день не ел горячего и, представив себе дымящийся рис с душистой подливкой, проглотил слюну, но сразу вспомнил, что есть ему пока нельзя — он совсем недавно похоронил жену. Тем более в храме: если он примет пищу в храме, храм будет осквернен и, согласно поверью, колесницу не удастся даже стронуть с места. А с другой стороны, как же Наранаппа? Сожрал всю рыбу из храмового пруда — и что? Нет, недостает ему сил преступить бесчисленные ограничения брахминской жизни, он не Наранаппа. Так как же? — издевался он над собой. Чем я готов уплатить за счастье уйти к Чандри и жить с ней? Если уж уходить, так не оглядываясь, если уж решился, так уходить. Нет иного способа осознать призрачность игры противоречий, избавиться от страхов. Как Махабала: захотел — и сделал.
— Гляньте-ка! — Путта указывал на пригорок, где плотным кружком стояла толпа, судя по одежде — крестьяне низких каст. — Подойдем поближе, там, наверно, петушиный бой.
Пранешачарию передернуло, но он безропотно поплелся за Путтой со странным предчувствием встречи с судьбой. От толпы так несло дешевым пальмовым вином, что Пранешачария не смог приблизиться вплотную. Стоявшие сзади поднимались на цыпочки и тянули шеи, передние сидели на корточках. Толпу сковывало напряженное внимание, лица были обращены в круг, а в кругу, подпрыгивая, расхаживали два петуха. Никогда в жизни не сталкивался Пранешачария с таким накалом жестокости и острого возбуждения. Ему казалось, что вся жизненная энергия этих сидящих на корточках людей сосредоточена в их глазах. А петухи! Треск крыльев, четыре крыла, четыре шпоры. Кокк, кокк, кокк, кокк. Сорок, пятьдесят пар глаз вокруг. Кроваво-красные гребни, блестящие стальные шпоры. Луч солнца — искрой! Искры. Как от удара о кремень. Промельк! Удар, удар. Удар! Один петух на другом. Долбит его.
Неодолимый ужас стиснул Пранешачарию. Он точно провалился в мир демонов. Бессильно опускаясь наземь, он думал, что если в этом аду, где он задумал поселиться с Чандри, если в этой беспросветности, в этом подземелье жестокость загорается счастьем в глазах завороженных созданий, то такому вот, как он, не выжить в этом мире.
Владельцы петухов подбадривали бойцов странными горловыми звуками, которые едва ли могли исходить из человеческой гортани.
Он все отчетливее понимал, что нет в нем качеств, необходимых для жизни в мире страстей и жестокости.
Его опять сковала трусость, такая же, как в тот день, когда Наранаппа дал ему отпор, когда он сник, обмяк, столкнувшись с силой гордыни.
Владельцы петухов насилу растащили их, промыли раны и снова вытолкнули в круг.
Возбужденный Путта рвался сделать ставку.