Поэтому предложение Дасачарии разозлило Дургабхатту- голодранец, позавтракать не на что, а умничает!
— Вот что, — сказал он вслух, — это вы уже гадости говорите. Вы их можете считать ниже себя, сомневаться в чистоте их крови, но они сами так ведь не думают. Если вас осквернит прикосновение к вашему покойнику, значит, других это еще больше осквернит. У кого хватит наглости, тот пускай и обратится к ним с просьбой, и выслушает все, что они скажут в ответ. Вам известно, что у одного только Манджайи из Париджатапуры хватит денег, чтобы купить всех ваших сыновей?
Пранешачария попытался утихомирить Дургабхатту:
— Ты верные слова сказал. Не должно брахмину перекладывать на чужие плечи то, что не делает он сам. Но и узы дружбы прочны, как узы крови, так ведь? Если Наранаппа дружил с брахминами из Париджатапуры, так разве не следует их известить о его кончине?
— Не спорю, Ачария, — согласился Дургабхатта. — В твоих руках благочестие всей общины, и бремя твое велико. Кто посмел бы пойти против того, что решишь ты?
Дургабхатта уже высказал все, что ему хотелось, и теперь мог помолчать.
Между тем брахмины опять вспомнили о золотых украшениях. Если париджатапурцы согласятся совершить обряд, выходит, золото уплывет в их руки?
Мысль, что драгоценности, законно принадлежавшие ее сестре, могут оказаться в другой деревне, у каких-то полукровок-брахминов, была непереносима для Анасуйи. Она и так долго сдерживалась, но тут вдруг брякнула:
— При чем здесь эта шлюха? Украшения моя сестра должна была б носить! — и разрыдалась.
Лакшман не сомневался в правоте жены, но своей выходкой она прилюдно унизила его, главу семьи.
Лакшман рявкнул:
— Заткнулась бы! Мужчины говорят, а ты чего рот открываешь?
Гаруда вышел из себя:
— Да что это вообще за разговор? Гуру из Дхармастхалы решил спор в мою пользу, значит, и украшения мои!
Пранешачария устало поднял руку.
— Терпение. Нам должно думать о мертвом, который ожидает сожжения. А золото… я решу, как поступить с ним. Пусть прежде всего сходят в Париджатапуру с известием о смерти Наранаппы. Если тамошние брахмины возьмутся совершить обряд, так и будет.
Пранешачария поднялся с места.
— Теперь вы можете идти. Я посмотрю, что сказано в законах Ману, в других священных текстах, и, может быть, найдется выход.
Чандри бросила умоляющий взгляд на Ачарию из-под края сари, с подобающей скромностью опущенного на ее лицо.
II
На полках, куда ставили горшки с простоквашей, водились тараканы, в кладовках жили жирные крысы. Через среднюю комнату была протянута веревка, на нее вешали чистые сари, постиранную одежду. Веранды застилали циновками, на них сушились свежие лепешки из рисовой муки, хрупкие, как горячая бумага, прожаренные овощи, маринованный красный перец. За каждым домом росло священное растение тулси. Дома в аграхаре были все на один лад и разнились только цветами в садиках: у Бхимачарии росла париджата, у Падманабхачарии — огромный куст жасмина, у Лакшмана — ярко- желтый чампак, у Гаруды-алая рандела, у Даси- белая мандара. Дургабхатта еще посадил у себя билву, листья этого дерева считались священными-их клали перед изображениями Шивы. Брахмины ходили по утрам друг к другу за цветами для молебствий, справлялись друг у друга о здоровье.
А цветы, росшие у дома Наранаппы, предназначались только для волос Чандри и для большой вазы в спальне. И будто мало было этого вызова, брошенного всей деревне, Наранаппа посадил перед самым домом куст «ночной красавицы», любимицы змей, цветка, непригодного для приношения ни одному из богов. В ночной темноте раскрывались цветы, усыпавшие куст, наполняли аграхару густым, томным запахом, вызывавшим мысли о необузданных страстях… Обитатели аграхары ерзали во сне, извивались, как змеи под властью заклинаний. Люди с тонким обонянием жаловались на головные боли, проходя мимо «ночной красавицы», затыкали носы подолами рубах. Кое-кто даже говорил, будто Наранаппа вырастил куст, чтобы змеи помогали ему охранять золото, которого в доме полным-полно. Добродетельные брахминские жены с куцыми, жиденькими косичками, с личиками сморщенными и увядшими украшали себя жасмином и мандарой. Чандри сворачивала черные волосы толстенной змеей на зачылке и вкалывала в них ярко-желтый чампак или одуряюще душистый панданус. Дневные запахи были нежными, чуть заметными-пахло сандаловой пастой от брахминов, пахли мелкие цветочки париджаты. Но счоило стемнеть, как в аграхаре воцарялся дух «ночной красавицы».