Еще одним следствием восстания на Симабара стало то, что сёгунат вновь обратил внимание на европейскую военную технологию. Неудачная бомбардировка Симабара продемонстрировала японцам необходимость взять на вооружение что-то вроде мортиры, на случай, если подобное восстание повторится. Голландцы уже предлагали им мортиры, видимо, в оправдание неэффективности произведенного ими обстрела замка; так или иначе, в 1639 г. голландцы продемонстрировали это новое оружие японцам. Самураи и прежде сталкивались с подобным оружием, однако голландские мортиры произвели на них гораздо большее впечатление. Они стреляли двенадцатидюймовыми бомбами, обладавшими огромной разрушительной силой. В качестве испытательного полигона был выбран участок земли с пятью стоявшими на нем домами. Несчастных жителей выселили, и демонстрация началась. Первый выстрел не достиг цели, и бомба упала на залитое водой рисовое поле. Японские наблюдатели уже решили, что она пропала, как вдруг она разорвалась с такой силой, что в воздух взлетели кучи грязи. Второй снаряд разорвался в стволе и произвел большие разрушения. Японцев, однако, это не обескуражило: раны перевязали, и демонстрация продолжалась. Следующая бомба также не долетела до домов, но упала на твердую землю, где после взрыва образовалась воронка в три метра шириной и в два глубиной. Пятый снаряд разорвался в воздухе, что очень удивило японцев, и тогда голландский артиллерист пояснил, что он сделал это специально, чтобы повеселить их. Всего было выпущено одиннадцать бомб, и японцы убедились, что, упади они в крепости, наделали бы много вреда; однако они были разочарованы тем, что ни один из снарядов не попал в дома. Поэтому голландцев попросили поместить бомбу в один из домов и поджечь запал. Так и сделали. Бомба взорвалась со страшным грохотом и подожгла крышу. Зрителей это так восхитило, что они разразились бурными аплодисментами.
Поставки мортир и другого оружия, наряду с твердой антикатолической позицией, обеспечили голландцам определенный иммунитет при изгнании иноземцев в 1640 г. В течение последующих двух столетий маленькая голландская фактория на Дэдзима, искусственном островке в гавани Нагасаки, оставалась центром распространения европейской военной науки. За этим единственным исключением ни одному иностранцу не разрешалось ступать на японскую землю и ни одному японцу не позволялось ее покидать. И хотя закрытие Японии вовсе не было столь абсолютным, как часто думают, оно имело далеко идущие последствия для истории этой страны.
Еще одним свидетельством упадка самурайства стала деградация японских доспехов. Затяжные войны шестнадцатого века довели защитное вооружение до такого совершенства, что доспехи могли выдержать выстрел из аркебузы и в то же время допускали максимально возможную свободу движения. Был разработан новый тип доспехов, где нагрузка снималась с плеч и переносилась на бедра; возникло массовое производство доспехов для асигару, включая дзингаса, или «солдатскую шляпу», которую, по совету Иэясу, следовало делать из железа, чтобы солдаты могли варить в ней рис.
Когда на смену воинственному периоду Момояма пришли мирные дни Эдо, те свойства вооружения, которые делали его столь удобным «боевым облачением», пришли в упадок или совсем исчезли. Увеличение количества украшений создавало больше мест, где мог застрять наконечник копья. Использование рельефных украшений настолько ослабило прочность брони, что она уже не могла противостоять аркебузной пуле. Семейство Мётин, в прошлом известные изготовители боевых доспехов, обратилось к созданию произведений искусства. Теперь их изысканные, богато украшенные изделия едва ли смогли бы принести какую-то пользу в бою. Действительно, это вооружение, столь редкое и дорогое в наши дни, было ничуть не менее редким и дорогим уже тогда, когда его только что изготовили. Самураи, не достигшие ранга даймё, покупали то вооружение, которое было им по карману, а для подавляющего большинства самураев понятия «полный комплект доспехов» вообще не существовало. Они выбирали у оружейников панцири, перчатки и шлемы по той цене, которую могли себе позволить. Потому самураи низших рангов чаще всего приобретали доспехи попроще и, соответственно, более эффективные в условиях войны.
Одним из проявлений упадка в оружейном деле было возрождение старых стилей вооружения, тенденция, получившая значительный стимул благодаря вышедшей в 1725 г. книге историка Араи Хакусэки «Хонто гункико». Хакусэки обожал старые стили ёрои, и кузнецы того времени попытались воспроизвести их, порой создавая причудливые и невероятные «помеси». Сочетание сасимоно шестнадцатого века и плоского «воротника» четырнадцатого не могло не вызывать сильной боли в шее несчастного, который носил подобный доспех, однако их все равно производили. Пока оружейники старались облачить самурая в соответствующие доспехи, писатели, такие, как Кумадзава Бандзан, пытались вбить ему в голову столь же изысканные идеи. Один из его современников внес немалый вклад в самурайскую философию. То был Ямага Соко (1622–1685). В его жизни есть много общего с жизнью Кумадзава, однако в его произведениях рассматриваются главным образом военные аспекты самурайства. Ямага считал разведку одной из самых доблестных сторон военного дела и привлекал внимание к необходимости изучения западного оружия и тактики. Как и Кумадзава Бандзан, он больше всего был озабочен затянувшейся бездеятельностью самурайского сословия. Не то чтобы он проповедовал вторжение куда нибудь в Корею или на Филиппины, совсем нет. Он верил, что самурай обязан оправдывать свой особый высокий статус, совершенствуясь в военном искусстве. Чтобы быть самураем, считал он, недостаточно получать жалование, есть пищу, выращенную другими, носить одежду, сотканную другими; самурай должен культивировать те идеалы, которые позволили бы ему быть примером остальному населению. Раз другие сословия выполняют свои функции, значит, и самураю надлежит выполнять свою, то есть быть образцом бескорыстной преданности своему господину. Соко проповедовал такие спартанские ценности, как суровость, самодисциплина и готовность встретить смерть, обществу, которое в своей повседневной жизни все меньше и меньше нуждалось в подобных вещах. Призывать самураев вести себя по-самурайски под стенами Осака было естественно. В 1690 г., когда они задолжали ростовщикам и клевали носом над кипами деловых бумаг, такой призыв был анахронизмом.
Соко был достаточно мудр, чтобы понять, что для выживания самурайского сословия все эти воинские доблести следует приспособить к условиям мирного времени. Его убеждения не ограничивались верой в военную дисциплину. Он искренне верил в необходимость пробуждения и перерождения самурайского духа, если правящий класс Японии действительно готов стать тем интеллектуальным и моральным лидером, в котором так нуждалась страна. «В своем сердце, – писал Соко, – самурай привержен миру, но вовне он держит свое оружие наготове». Те самураи, которые не осознают своей высокой миссии, должны перейти в одно из низших сословий, заняться ремеслом и торговлей. Для Соко первым заветом самурая было «познай самого себя».
В сочинениях Соко мы встречаем одно из первых изложений того, что впоследствии получило известность под именем буси-до, или «путь воина» – термин, не менее известный западному читателю, чем слово «самурай». Следующий отрывок также должен показаться читателю знакомым: Корея была покорена, замок ее правителя вынужден был сдаться. Японские военные ставки были учреждены в чужих землях, а слава японского оружия возобладала над четырьмя морями с древнейших времен до нынешнего дня. Наша доблесть в бою внушала страх иноземцам. Что до вторжений извне, то иноземцам никогда не удавалось завоевать нас, захватить или заставить уступить часть нашей земли. В самом деле, ведь в изготовлении доспехов для человека и коня, в создании мечей и копий и в умении с ними обращаться и, наконец, в военном искусстве, в стратегии и тактике ни одна страна не может сравниться с нами. Разве в пределах четырех морей мы не превосходим всех доблестью?