– Высшая благодать, о которой вы говорите, падре, – Мацуки повторил мои слова, – принесет немало горя нашим маленьким островам.
Ни я, ни он не хотели отступать. Но в конце концов Мацуки умолк и, с ненавистью посмотрев на меня, повернулся и ушел. Я понял, что он прав: с ним мы уже никогда не встретимся.
В день отбытия погода была ясная.
Купцы, собравшиеся у ворот монастыря, прощались с уезжавшими, желали счастливого пути. Трое посланников передали купцам, которые должны были вернуться домой раньше их, письма и подарки для родных. Самурай тоже прошлой ночью написал письма дяде и старшему сыну.
«Пишу кратко. У меня все хорошо, особых новостей нет. Ёдзо, Итискэ и Дайскэ тоже здоровы. К несчастью, еще на корабле умер Сэйхати. Будь внимателен к матери, помогай ей. Нужно бы еще многое сказать тебе, но я должен торопиться, чтобы успеть передать письмо».
Самурая мучило то, что он не выразил и сотой доли переполнявших его чувств. В его памяти всплыло лицо жены, которая, конечно, много раз будет перечитывать это письмо, адресованное Кандзабуро.
Посланники и Веласко сели на лошадей, сопровождавшие их слуги вели тяжело груженных ослов. Настоятель и монахи вместе с купцами махали им на прощание. В тот момент, когда под лучами палящего солнца Самурай вдел ноги в стремена, к нему неожиданно подбежал Мацуки.
– Послушай, – он прижался к Самураю. – Береги себя, не забывай, что ты должен беречь себя. – Самурай удивился, а Мацуки продолжал: – Совет старейшин палец о палец не ударит, чтобы защитить нас, самураев низкого звания. С той минуты, как мы стали посланниками, нас втянуло в водоворот политики. Теперь ты можешь рассчитывать только на себя.
Самураю были не по душе эти коварные речи. «Я верю Совету старейшин!» – хотел он возмущенно крикнуть в ответ, но сдержался.
Сидя на лошади, он поклонился махавшим рукой монахам и купцам. Среди них, скрестив руки на груди, стоял и Мацуки. От зависти у Самурая сжалось сердце. Они вернутся в Японию! Но, покорно принимавший все, что случалось в Ято, он и сейчас покорно подчинился своей судьбе. За ним, молча ведя ослов, следовали Ёдзо, Итискэ и Дайскэ.
Как и по дороге из Акапулько в Мехико, перед путниками расстилалась все та же пустыня, поросшая агавами и кактусами. По мере того как они спускались с плато на равнину, жара становилась все невыносимее. Индейцы, обрабатывающие поля, бросали работу, дети, пасшие овец и коз, останавливались и удивленно смотрели вслед необычной процессии.
В небе, не голубом, а скорее бесцветно-слюдяном от ярко светившего солнца, медленно плыла огромная птица. Это был впервые увиденный ими кондор. Пустыня сменялась маисовыми полями и оливковыми рощами, а потом снова потянулась пустыня, поросшая кактусами. Там, где были поля, всегда стояло несколько индейских глинобитных лачуг, крытых тростником, на крышах часто сидели огромные птицы.
Японцы проехали несколько прилепившихся к каменистым холмам опустевших, полуразрушенных селений, от которых остались лишь каменные ограды. Сохранились и безлюдные, вымощенные камнем площади, где завывал обычный для этих мест обжигающе-сухой ветер. Слушая его завывание, Самурай вспомнил вдруг полные безнадежности слова Мацуки: «Теперь ты можешь рассчитывать только на себя».
Танака спросил, не от голода ли вымерли эти селения.
– Нет, не от голода, – ответил Веласко чуть ли не с гордостью. – Наш великий предок Кортес с горсткой солдат уничтожил всех индейцев на этих землях.
«Что же в этом хорошего? – подумал Самурай, покачиваясь на лошади. – Какой я безмозглый, думаю лишь о выполнении своей миссии. Будь здесь отец, он бы обязательно задал такой вопрос».
Показалось пересохшее русло реки, потом – голая, усыпанная огромными камнями гора. Когда они добрались до ее вершины, неожиданно у горизонта возникла еще одна гора – огромная, укрытая белыми облаками. Она была несравненно выше всех гор во владениях Его светлости. Молодой Ниси был так поражен, что даже закричал:
– Она же выше Фудзи?!
Веласко сочувственно улыбнулся:
– Разумеется. Ее название Попокатепетль.
– И вправду мир необъятен, – повторил пораженный Ниси уже однажды сказанные им слова.
Пока они, точно муравьи, спускались вниз, огромная гора все время была видна. Но, сколько они ни шли, она не приближалась. Уходя в поднебесье, она безмолвно наблюдала за миром людей. Глядя на эту высоченную гору, Самурай подумал, насколько мелки в этом бескрайнем мире мысли Мацуки. А сам он отправляется в этот бескрайний мир. Будь, что будет, – он отправляется в этот бескрайний мир, неведомый Мацуки.
На пятые сутки под вечер потные, обессилевшие японцы добрались до небольшого городка. Окружавшая его стена была видна издалека. Когда они приблизились к городку, воздух посвежел, стал доноситься аромат деревьев, благоухание цветов, запах жизни. Посланники, так долго ехавшие по безлюдной пустыне, залитой беспощадным солнцем, с удовольствием вдыхали доносившиеся из города запахи, надеясь хотя бы напиться вволю.
– Это город Пуэбла.
Солдаты, охранявшие городские ворота, завидев японцев, в панике скрылись. Веласко, подняв руку, остановил процессию и спешился, чтобы показать солдатам разрешение вице-короля, он не заметил, как посланники переглянулись. Пуэбла. Они уже слышали это название. Совершенно верно, его произнес тот самый японец, похожий на индейца. «Деревня Текали, недалеко от города Пуэбла. Деревня Текали». Он тогда несколько раз повторил эти названия.
Получив наконец разрешение, путники вошли в город – так же, как Мехико, он начинался с рынка. Прямо на земле, точно каменные изваяния, неподвижно сидели, скрестив ноги, длиннокосые индейцы – мужчины и женщины. Они продавали овощи, фрукты, гончарные изделия, длинные серапе [25], широкополые сомбреро, а между разложенными на земле товарами, звеня колокольчиками, бродили козы. Индейцы, увидев японцев, не удивились, приняв их за горцев. Самурай испытал щемящую тоску по Ято. «Что сейчас делают жена и дети?» – подумал он. Может быть, тоска его еще сильнее потому, что после долгого путешествия по безлюдной пустыне он добрался наконец до человеческого жилья.
Веласко повел японцев в монастырь Святого Франциска. Японцы, уже привыкшие в Мехико к монастырским обычаям, пожимали руки вышедшим навстречу монахам, широко улыбались, хоть и не понимали ни слова. Им отвели просторную комнату, окна в ней были распахнуты, и через них вливалось благоухание цветов.
– Что будем делать? – тихо спросил Ниси Самурая, отряхиваясь от пыли. – Навестим того японца?
– Хотелось бы… Но мы обязаны помнить о нашей миссии, – полушепотом, чтобы не услышал Танака, ответил Самурай. – Я думаю, тот японец уже знает о нашем прибытии. Мне кажется, он сам скоро появится тут.
Наступила ночь. Поужинав, они легли спать, и сразу, как в Мехико, раздался благовест. Он доносился из кафедрального собора, возведенного тридцать лет назад на городской площади, и под этот колокольный звон японцы, уставшие от долгого путешествия по пустыне, заснули как убитые. Вскоре в коридоре послышались шаги – Веласко со свечой в руке заглянул в их комнату. Увидев, что они спят, он тихо удалился.
Во сне Самурай снова увидел Ято. Над озером низко висело свинцовое небо, в котором кружили снежинки. Самурай и Ёдзо, завернувшись в соломенные плащи, которые в Ято назывались кэра, в сапогах из соломы, стояли, затаив дыхание, у самого берега и смотрели на черную воду, местами схваченную льдом, припорошенным снегом. Сквозь сухие листья тростника виднелась стайка чирков. Ёдзо тронул Самурая за плечо и указал пальцем на лебедя вдали, у одиноко торчавшего дерева, погрузившего голову в воду. Это была перелетная птица, которую в их краях называли «белая птица».
Самурай кивнул, он слышал тяжелое дыхание Ёдзо, будто тот раздувал угасающие угли. Из какой страны прилетела сюда эта птица? – гадал он. Каждый год стая белых птиц, кружа в зимнем небе, неизменно появляется в Ято. Они прилетают из неведомых стран, из-за моря.
По знаку Ёдзо Самурай быстро заткнул уши пальцами. Но выстрел был слишком громким. Несколько десятков чирков взмыли ввысь. Белая птица тоже попыталась взлететь, но тут же упала в воду. Хлопая крыльями, она заскользила вдоль берега. На воде появились круги, звук ружейного выстрела тоже кругами расплывался в холодном небе. Хорошо, что промахнулся, подумал Самурай. В ушах оставался гром выстрела, в носу – запах пороха…