Веласко подумал, что во искупление нанесенных им обид он обязан достойно встретить завтрашний день.
Когда они вручили письма стражнику, в темнице уже воцарилась обычная тьма и холод. Завтра в это время их не будет здесь, а в пустой тюрьме останется та же тьма и тот же холод; стоило Веласко подумать об этом, как он почувствовал себя оскорбленным.
Веласко и Луис Сасада молились, когда послышались приближающиеся шаги и зарешеченная дверь открылась. В колеблющемся пламени свечи появилась плоская рыбья физиономия стражника.
– Заходи.
Послушная приказу стражника, огромная тень склонившись неловко вошла в камеру. Повернувшись к Веласко и Луису Сасаде, тень пробормотала:
– Pax Domini [49].
Из-за темноты им не были видны лицо и фигура нового узника, но от него исходил тот же запах, что и от них.
– Вы падре?
Хриплым голосом он назвал себя – брат Общества Иисуса Карвальо.
– Я сидел в тюрьме Судзуда. Завтра меня казнят вместе с вами.
Он рассказал, что скрывался недалеко от Нагасаки, но в конце прошлого года был схвачен, а теперь переведен сюда и здесь его завтра казнят.
Веласко улыбался в темноте. Но это не была его обычная высокомерно-снисходительная улыбка. Его заставило непроизвольно улыбнуться открытие: он не испытывал ни малейшего злорадства от того, что перед ним иезуит. Один из тех, кто клеветал на него, старался поймать в ловушку, стремился воспрепятствовать осуществлению его планов. Но, хотя в их тюрьму попал иезуит, он питал к нему не ненависть, а жалость и сострадание. Все смыло чувство, что завтра они разделят одну судьбу – пойдут на смерть. Перед лицом смерти злоба и ненависть недостойны.
– Я… Веласко, – назвал он себя.
Отец Карвальо ничего не ответил. Его молчание лишь подтвердило, что ему известно и имя Веласко, и его прошлое.
– Не волнуйтесь, – мягко сказал Веласко. – Я теперь иначе отношусь к иезуитам. Завтра мы окажемся в одной обители.
Он попросил отца Карвальо исповедовать его. И опустился перед ним на колени, вдыхая запах его дурно пахнущего тела. Он понимал, что Луис Сасада слышит каждое слово, но теперь его ничто не беспокоило.
– Из-за своего тщеславия, из-за своей гордыни я обижал людей. Именем Господа я пытался удовлетворить свое тщеславие. Я путал волю Божью со своей собственной. Иногда я даже ненавидел Господа за то, что Его воля не совпадала с моей. Я богохульствовал. Я тешил себя надеждой, что гордыня моя служит Всевышнему.
Отец Карвальо отпустил грехи и хрипло произнес:
– Ступай с миром.
Слушая его, Веласко вспомнил профиль человека, который исповедовался у него в Огацу. Где сейчас этот человек, что с ним сталось? Он солгал ему и теперь уходит из мира с этой ложью. Да, он должен умереть во искупление этой лжи. Несмотря на отпущение грехов, душа Веласко не обрела покоя.
Среди ночи Луис Сасада вдруг расплакался. Им снова овладел страх смерти. Как обычно, Веласко взял его худую руку и стал истово молиться Господу, чтобы все горести Луиса Сасады Он возложил на него. Отец Карвальо тоже встал рядом с ним на колени и стал молиться за дрожащего, рыдающего юношу. Вскоре в камере стало светать. Наступило утро казни.
Утро.
Светило солнце, но дул сильный ветер. Когда их вывели в тюремный двор, там уже были выстроены стражники и воины с пиками и ружьями, на ветру трепетало знамя князя Омура. Под ним в торжественной позе сидели на скамейках высшие сановники княжества, среди них – тот самый чиновник из Нагасаки.
Встав со стула, он назвал по имени каждого из трех осужденных и, склонившись, видимо, к старшему, что-то прошептал ему; пожилой, полный человек, развернув бумагу, зачитал смертный приговор.
Дул пронизывающий ветер. Видневшееся вдали холодное море катило пенившиеся свинцовые волны. Когда чтение приговора закончилось, стражники окружили осужденных и связали им руки. Каждому набросили веревку и на шею, но не затянули ее.
Процессия двинулась вперед. Чиновники – на лошадях, осужденные, стражники и воины пешком спускались по дороге, идущей через мандариновую рощу. Крестьянки, оставив работу, со страхом смотрели на них.
Пошатываясь они спускались по крутой дороге, и тут вдруг отец Карвальо запел «Crucern passus» [50].
Ни чиновники, ни стражники не прервали его.
Пройдя через мандариновую рощу, они оказались в городе Омура. По обеим сторонам улицы, вдоль которой тянулись крытые соломой дома, стояли мужчины с корзинами за спиной, женщины, прижимавшие к себе детей, безучастно смотрели на проходящую мимо процессию. Время от времени Веласко поддерживал Луиса Сасаду, у которого подкашивались ноги, и тот едва не падал на Веласко.
– Теперь уж скоро… Теперь уже скоро… Господь ждет нас.
Ряды зевак стояли вдоль всей улицы.
– Господи, прости их. – Этими словами отец Карвальо закончил свое пение. – Они не ведают, что творят.
Город кончился, и ветер стал еще сильнее. Море было бурным. Ни одна лодка не отважилась отойти от берега. Жалкая сосновая рощица, высаженная для защиты от ветра, содрогалась.
Вдали показалась бамбуковая ограда. Вокруг нее тоже были выстроены воины с ружьями. Они пришли к месту казни, именовавшемуся Хокомбару.
Веласко, поглядывая на море, шел по песчаному берегу, усеянному ракушками и морской травой. Ветер бил в лицо. В заливе вдали виднелась синеватая гряда пологих гор острова Харио; волны, разбиваясь о скалы, тысячами брызг, словно туман, застилали остров. А над морем ярко сияло солнце. Это был последний кусочек Японии, который видели Веласко и его товарищи.
Ворота в ограде открылись. Процессия остановилась. У приговоренных к смерти лица, даже губы, побелели на сильном морском ветру. Посреди ограды стояли, точно палачи-великаны, врытые в землю три столба, и под каждым из них были сложены дрова и солома.
Стражники проверили, крепко ли связаны у осужденных руки, и к ним подошел чиновник из Нагасаки.
– Ну как, все еще не хотите совершить «поворот»? Это последняя возможность.
Оба миссионера решительно покачали головой. Луис Сасада, поколебавшись, тоже отказался.
Кивнув, чиновник сделал было несколько шагов, но, будто что-то вспомнив, снова подошел к Веласко и потупившись сказал:
– Могу сообщить вам по секрету: Хасэкура и Ниси, с которыми вы побывали в странах южных варваров, казнены как христиане.
На посиневших губах Веласко впервые появилась улыбка.
– О-о, – воскликнул он, повернувшись к отцу Карвальо. – Теперь я могу со спокойным сердцем последовать за ними.
Направляясь к столбам, все трое пели хором «Pater Noster». Палачи-великаны издали смотрели на них, замерев в ожидании. Поставив приговоренных к столбам, стражники крепко-накрепко привязали их. Ветер завывал все сильнее.
– Возродитесь в новой жизни, – закричали стражники и разбежались в стороны. Чиновники, спасаясь от ветра, стояли у самой ограды, наблюдая за казнью.
Один из солдат с факелом в руке поднес огонь к сложенным у столбов дровам и соломе. Забушевало пламя, раздуваемое ветром, взметнулись ввысь три столба дыма. Оттуда неслась молитва:
Голоса сначала были громкими, но, когда пламя разбушевалось еще сильнее, умолк Луис Сасада, за ним – отец Карвальо, и слышался лишь шум ветра и треск дров. Вдруг прозвучал голос, доносившийся из белого дыма, окутавшего столб, к которому был привязан Веласко:
– Я… жил!..
Долго, все время, пока полыхало пламя, чиновники и стражники стояли в отдалении, ежась от холода. После того как огонь погас, показалось три дымящихся столба, на которых не осталось ничего. Стражники собрали пепел, ссыпали в мешок из рогожи и, положив в него камни, бросили в море.
Набежавшая пенистая волна слизнула мешок и, отступив, протащила его дальше. Так продолжалось много раз. Наконец вода поглотила его. Будто ничего не произошло, зимнее солнце заливало пустое побережье и расстилавшееся за ним море, по которому свистя гулял ветер. За бамбуковой оградой не было ни чиновников, ни стражников.