Выбрать главу

В отличие от «железного» авангардиста, который по справедливости и должен был бы заполучить заказ на оформления Домика Того, Кто Живет на Крыше, данный талант придерживался эстетики художников-передвижиников и безымянных творцов псевдонародного стиля, торгующих жуткими матрешками, деревянными пасхальными яйцами, бабами с лебедями, и кричащих на блошиных рынках сиплым пропитым голосом: «Подходи, не ленись. Покупай живопИсь!».

Стиль «титаник» он не переваривал органически и сотворил своеобразное чудо, тщательно обшив наружность убежища (кстати сказать, достаточно непростую по геометрии, с разнообразными выступами, сливами, радарами, орудийными амбразурами, кранами, турелями и прочей топологией) обычными, необработанными досками, которые приходилось не единожды распиливать, склеивать, инкрустировать, выпиливать фигурно, шкурить, морить, сверлить, дабы они прилегали к стальным бокам убежища настолько плотно, что несведущий человек поддавался на обман и выпускал по домику слабую струйку автоматно-пулеметной очереди или, на крайний случай, парочку шумовых ракет, от которых, как он считал, забавная лачуга должна была рассыпаться, словно карточная, но замаскированное убежище лишь посмеивалось от щекотки и выпускало в ответ несколько кумулятивных снарядов, после чего количество наивных людей в городе значительно сокращалось.

Сверху бронированное чудовище венчала двускатная крыша с резными наличниками в виде ухмыляющихся петухов, где пряталась скорострельная зенитная пушка, для которой однако не предусмотрели какого-либо раздвижного отверстия, позволяющего патрулировать небо и поражать вражеские цели, из-за чего несколько раз во время острых ситуаций приходилось стрелять прямо сквозь крышу, превращая последнюю в самое необычное решето в мире, но потом виновные честно ее чинили и зенитка дожидалась следующего раза, уютно скрытая от дождя и снега.

Круглые иллюминаторы также декорировали ставни и наличники, а входной шлюз прикрывала массивная дубовая дверь с накладными медными петлями, большим кольцом вместо ручки и непонятно для чего сделанным замком, который, как не удивительно, работал, хотя еще никому не пришло в голову всерьез им воспользоваться. К двери вели две ступеньки, а перед домиком стояла примитивная скамья — толстая доска на двух столбиках, довершавшая это совершенно дичайшее зрелище. Впрочем, какой-нибудь идиот-психолог наверняка придумал бы этому глубокомысленное обоснование, указывая на несомненное сходство декорированного убежища с архетипом, достоверно изображенным в детских книжках, на который не должна подниматься рука и у самого последнего отморозка. Возможно в этом что-то и было, раз данное место стало единственной посадочной площадкой в этой части города и никто еще не додумался заняться им более серьезно с применением сейсмического оружия и вакуумных бомб.

Внутри же домик ничем особенным не поражал, так как безымянного мастера то ли убили, то ли ему надоели бесконечные столярные работы, и внутри убежище сохранилось практически в первозданной красоте — голые клепанные стены, обильно покрытые смазкой, настолько шибающей своим запахом в нос впервые появившегося здесь человека, что стойкая вонь въедалась в ноздри и сопровождала несчастного еще дней десять после этого, придавая еде, людям, цветам, дерьму и трупам некий налет искусственности и аромат широких фракций летучих углеводородов.

Здесь также имелись тянущиеся по потолку, полу, стенам запутанные связки разнокалиберных труб, которые безбожно протекали и выпускали в окружающую их среду фонтаны горячей и ледяной воды, обжигающего пара, из-за чего большое помещение, играющее роль зала ожидания, превращалось в мрачный подвал из фильмов ужасов, где не хватало только громадного вентилятора на стене, который, в общем-то, здесь был, но его какие-то умельцы — золотые руки приладили к самолету, самонадеянно после этого вновь поднявшегося в воздух, а тащить винт-пропеллер снизу, где тот теперь валялся вместе с обломками машины, никому не хотелось.

В зале ожидания прямо на трубах расположились ряды алюминиевых стульев, согнутых как раз таким образом, чтобы стоять более-менее прямо, ради чего пришлось пожертвовать ровными и гладкими поверхностями сидений, превратившихся в зазубренные, продырявленные куски металла, словно под каждым в свое время взорвали небольшую мину направленного действия; около шлюза стояла контрольно-пропускная стойка, давно пустующая из-за ее абсолютной ненужности, ибо те времена, когда пассажиры авиарейсов проходили паспортный контроль и личный досмотр давно миновали, и любые попытки ввести их в этом месте наверняка привели бы к укорочению небоскреба еще этажей на семьдесят.

Что еще? Еще в глубине дома, в совсем крошечной комнате гудел механизм подъемника, на котором и приехали Максим с Викой.

Когда они прибыли на место, Максим обошел все закоулки домика, заглянул во все щели, куда только мог пролезть его нос, а куда не мог — потыкал штык-ножом, что оказалось нелишним, так как под одной из горячих труб он наткнулся на крысиный выводок, который ему пришлось перестрелять, засунув в ту же щель уже не нос или нож, а дуло пистолета, после всего этого пришедшего в относительную негодность — Максим посчитал ниже своего достоинства счищать с него клочья крысиных шкурок и кровь и выкинул оружие за дверь.

Попутно он хотел обследовать и наружное пространство, проверить посадочную площадку, размяться на ней, так как лифт, на котором они сюда приехали, оказался настолько тесен для двоих и плелся так медленно, что будь Максим нормальным, среднестатистическим человеком, он где-то на уровне тридцатого этажа, мимо которого они протащились минут через сорок после посадки, должен был бы уже изнасиловать или убить Вику, так как даже ее плоская грудь, чисто символически оттопыривавшая черное маленькое платье (ее пальто висело на специально для этого предусмотренном крючке), большой нос, коротко обкромсанные волосы и печальные карие глаза, предававшие ее лицу вполне определенное сходство с некоторыми братьями нашими меньшими, за что Максим про себя и называл ее «крысенышем», должны были вызвать со скуки и тесноты или приступ острого сексуального желания, превращающего и самые блеклые творения в ярких красавиц, или не менее острую ненависть к существу, столь беззастенчиво нарушившее его субъективное пространство, что превращало даже ярких красавиц в блеклые творения неопределенной половой принадлежности.

Первая попытка открыть дверь у него не удалась. Если сам шлюз распахнулся немедленно, повинуясь легкому касанию пистолетного ствола, забитого крысиной шерстью, то декоративная дверь, наоборот, оказала столь могучее сопротивление, что Максиму пришлось упереться в нее уже двумя руками, причем пистолет совершенно случайно уткнулся ему чуть ли не в рот, и отвесить ей хороший пинок, отчего она наконец-то соизволила распахнуться, впустив в тамбур, к счастью изолированный от зала ожидания, ветер и снег, которые острыми и тупыми когтями мгновенно исполосовали лицо Максима, как будто дикие бешенные кошки, но при всем таком несчастье его очки были удачно задуты с кончика носа на переносицу, что и спасло ему глаза.

В пурге пистолет сразу же затерялся, да и Максим не обратил на него внимания, сосредоточившись теперь уже на захлопывании проклятой двери, словно примерзшей к стене домика, потратив на это гораздо больше сил и крови, в прямом и переносном слове, так как ему пришлось не единожды вывалиться из шлюза, вырываемому оттуда полощущейся на ветру, как парус, дверью, который, оказывается, все-таки значительно оберегал от «снежных кошек», не давая им в тесном помещение развернуть во всю красу и с чувством свои когти, с толком, с расстановкой поточить их о кстати подвернувшуюся небритую рожу.

Наконец, дверь была закрыта, пистолет утерян, лицо окровавлено, морда перекошена, мышцы натружено болели, на лбу наливалась шишка, поставленная напоследок вредной дверью, а плащ как-то подозрительно треснул на спине. Вика с интересом посмотрела на его физиономию, но ничего не сказала, устраиваясь поудобнее на более-менее сохранившемся сиденье, которое она для большего комфорта укрыла своим пальто и теперь могла не бояться порвать чулки и платье о подлую алюминиевую заусеницу. Оружия и компьютера при ней не было, и вообще она производила сегодня странное впечатление своей хрупкостью и незащищенностью, как будто обычная очаровательная женщина, хоть и слишком тощая, на чем, в общем-то, и строился весь план встречи дорогих гостей.