Стараясь не делать лишних движений, с замиранием сердца и напрягшись из последних сил, он осторожно подтянул сначала одну ногу, потом другую и встал на колени. Всё тело тряслось от жуткого напряжения. Испытывая боль в бедре, он медленно поднялся на ноги и мелкими шажками, неуклюжей походкой, словно старая бабка в гололёд, расставив в стороны руки, пошёл к едва тлеющему факелу.
На ощупь, перебирая по стенке руками, он стал подниматься наверх. Факел пришлось бросить. Оставшись в темноте, Толька пошарил по карманам. Спички ещё были. Тряся полупустым коробком, он припомнил совет какого-то деревенского умника бросить курить. «Набил бы я ему потом харю», – подумал Толька, представив что в кармане вместо сигарет и спичек будет какая-нибудь морковка. Осознавая, что положение его не совсем безвыходное, он достал сигарету и закурил. Огонёк осветил несколько метров галереи, и он с ужасом заметил, что это тупик. Вслепую шаря по стенам, он стал возвращаться обратно. От мысли, что где-то в темноте скрывается колодец, ему стало боязно, опять в животе что-то свернулось, и он почувствовал явные позывы сбегать до ветру. Мурашки то и дело пробегали по его волосатой спине и бросали его в пот, но другого выбора у него не было. Пройдя несколько шагов, он зажёг ещё одну спичку – и как нельзя кстати. Рядом опять чернела пустота. Хватаясь за выступы, он осторожно прошёл по узкой кромке и нырнул в первый попавшийся проход. К его разочарованию, он вёл вниз. Толька понял, что заблудился. Прихрамывая на обе ноги, он стал карабкаться вперёд; возвращаться он не любил.
Подобно слепому котёнку, он побрёл в полной темноте, иногда переходя на четвереньки и протаскивая своё толстое брюхо, когда проход был особенно узким. Темнота его не пугала. Бесило то, что где-то над головой в тёплом ночном небе порхают птицы, шумит ветер. Качаются деревья, в траве ползают кузнечики. Тот мир, без которого он не мог бы прожить и дня, был скрыт от него огромной толщей льда. И всё же он не стал унывать. Ему хватало того, что он ещё жив и не валяется в глубокой яме. Перед носом мерцал светлячок его сигареты, это придавало ему сил. Неожиданно он вспомнил об отце. О том, как тот едва не остался в пещере из-за своего любопытства, проползав под землёй больше суток. Поэтому дед и не хотел показывать никому эту пещеру и долго об этом никому не говорил. Однажды всё-таки с пьяного языка слетело несколько фраз. Но Тольке и двух слов хватило, чтобы найти место, а потом и саму пещеру.
– Ничего, – успокаивал он себя, – если этот старый пердун выбрался, то и я вылезу. Беда только с этим узкоглазым. Если провалился в колодец, дело дрянь.
На японца Толька был зол, как никогда, и решил, что если выберется, то первым делом раздавит его, как паука, останься то живым. Он вспомнил про «жука», которого поленился бросить в рюкзак.
Проклиная свою лень и оставленный фонарик, он сел на холодный лёд и постарался расслабиться, но паника всё же медленно овладевала им, постепенно парализуя всё его тело и сознание. Испытывая отвратительную слабость в коленях, Толька готов был пойти вразнос. И всё же одна мысль оказалась полезной. Он расстегнул телогрейку и вырвал из её подкладки кусок ваты. Неожиданно вспомнился старый отцовский бушлат, в котором тоже был выдран весь подклад. «Вот оно как, оказывается. Правильно говорят, что у дураков мысли сходятся». Обмотав ватином конец ножа, он поджёг свой новый факел и осветил своды тоннеля. Факел едва тлел, но это было лучше, чем ничего.
Это был совсем другой ход. У Тольки засосало под ложечкой. Под землёй ему ещё не доводилось плутать, и это было куда серьёзнее, чем залезть в бурелом или в болотину посреди ночи. Ему не раз приходилось возвращаться с солонца в кромешной тьме. Бывало, что и плутал до самого утра, с пьяного глаза пролетев нужный поворот. Всё это было смешной детской игрой в прятки, по сравнению с положением, в которое он угодил сейчас. Освещая пространство, он высмотрел галерею, уходящую влево. Своды её сужались прямо на глазах, превращаясь в подобие барсучьей норы, но ширина их была допустимой для того, что бы протиснуть брюхо. Сам коридор уже шёл круто вниз и превращался в узкий лаз. Касаясь брюхом сырых стен, он подполз к этой норе и сунул в неё факел, стараясь разглядеть, что там. Неожиданно пламя тут же погасло, словно его кто-то задул. Сначала это разозлило Тольку. Он грязно выругался и снова зажёг вату. Спичек оставалось меньше десятка. Факел снова потух. Вдруг его осенило. Это означало только одно. Сквозняк. По проходу шёл поток воздуха. В душе что-то загорелось. Едва справляясь с охватившим его волнением, он с большим трудом протиснулся в узкую дыру, до конца не осознавая, в какую сторону ползти.