– Подымайся, победитель пещер. – Толька бесцеремонно пнул его под зад. – Чего разлёгся? Ты не дома! Сейчас такого напластает, что не выплывешь.
Утамаро растерянно закрутил головой, силясь сообразить, в чём дело.
– Ломай сушняк, – заревел Толька, отрывая от дерева сухие ветки. – Если костёр зальёт, мы здесь с тобой такого дуба врежем, что до утра от нас только косточки останутся.
Японец посмотрел на затянутое мглой небо и указал на пещеру. Он что-то громко говорил, но Толька его не слушал. В бешеном азарте он разрывал на части старую гнилушку и матерился самой последней бранью.
Дождь быстро набирал силу. С низин потянуло холодом. Толька, словно разъярённый медведь, отрывал толстые ветки и швырял их под ноги испуганному японцу.
– Какая пещера! Крот ты, что ли, под землю лезть в эту сырятину! Ломай, тебе говорят! Всё в костёр. Чуешь, какой ветер холодный! Это не летний дождик.
Голос его уже тонул в шквалах дождя. Но к тому времени, когда пошёл настоящий ливень, сухие дрова, наваленные огромной двухметровой кучей, вспыхнули и превратились в настоящий факел.
От огня клубами поднимался белый пар. Куски старой берёзовой коры, прошлогодняя трава – всё шло под руку, летело на верхушку костра, задерживая потоки воды.
– Вот же, зараза! – ругался Толька, подставляя по очереди свои бока к пламени. – С вечера-то чисто было. Как знал, что откуда-нибудь натянет этого тряпья, – мычал Толька. От него, как от парного веника, исходили белые клубы, а по широкому лицу текли ручьи воды. Утамаро стоял рядом и делал всё так, как поступал Толька. Растерянность и страх в его глазах сменились восторгом и нешуточным азартом. Особенно его потрясло то, что ладони против пламени становились прозрачными. Не скрывая радости и удивления, он растопыривал пальцы и почти кричал. К этому времени костёр набрал полную силу, и теперь затушить его мог лишь настоящий ураган. В самой середине его уже не было дров, а пламя превратилось в белую плазму.
– Ну чо! Господин Фудзияма. Видал, как кедр горит? Смолянок. Это тебе не осина. Осина что солома. Пых, и нет. – Толька тоже не скрывал удовольствия от своего положения. – Дождь – не дубина, не убьёт. Бывало и похуже! Не ожидал такого концерта? Вот что бы ты делал без меня? – Он по-хамски расхохотался и ткнул соседа в бок. – В пещеру бы полез? Дуба врезать. Вот заруби себе на носу. В такой дождь никакая палатка не спасёт. А огонь спасёт.
Стянув с мокрого тела энцифалетку, он одновременно сушил её и держал, как защитный экран, расхаживая вокруг костра и чавкая босыми ногами в огромной луже.
– Ничего! Не пропадём. Спички в порядке, а дождь… этот ненадолго. – Толька посмотрел по верхам. – Точно ненадолго. Осень начинается, потому и ершится земля. – Он указал на север, откуда принесло тучи. – С Берёзового, видать, притащило. Там, может, и снег уже упал. Холодом чуешь как тянет. Утречком прохладно будет, если ветер не переменится. Дождь бы кончился, пропади он пропадом, – уже неуверенно говорил, как будто сам с собой, Толька, глядя на небо.
Сучья постепенно превратились в угли. От набросанного сверху хлама шёл пар. Пламя поугасло, но вместо этого в его недрах образовались угли. Их жар молниеносно поглощал добычу, и вода не успевала доходить до низа.
Дождь постепенно выровнялся. Незаметно стих и ветер. Там, куда указывал Толька, в небе появились обрывки грозового фронта. В сопках потрескивали молнии.
– Ну, слава богу, – вздохнул с облегчением Толька. – Кавалькада пронеслась. Нам ещё повезло. Кому-то и похуже сейчас. – Он весело подмигнул. – А то залило бы к чёртовой матери. Не дай бог.
Седые Толькины волосы превратились в мокрый блин. Струи воды стекали по голым плечам и терялись в густой, как у медведя, шерсти.
– Скидавай свои тряпки, – посоветовал Толька, глядя, как японец косится на его голое брюхо. – Обсохни. А то заболеешь в мокром-то.
Чавкая в грязной луже босыми ногами, Толька походил на циклопа, с той разницей, что у него было всё-таки два глаза. Оба они сверкали, шерсть на плечах не то дымила, не то парила; в воздухе действительно пахло чем-то палёным. Как оказалось, дымили его шерстяные портянки. Толька долго ругался, проклиная дождь и огонь, спасая последние лоскуты, оставшиеся от его роскошных суконных портянок.
Дождь ещё долго моросил. Временами он прекращался, а к утру стих полностью, и ещё до того, как взошло солнце, небо отчистилось и на нём ещё с большей силой засверкали звёзды.
На куче розовых углей шипел котелок, пытаясь проглотить огромный кусок льда; Тольке всё-таки пришлось спуститься в пещеру. Но на этот раз он был с фонариком. К тому же его до смерти мучила жажда. Как ни удивительно, во время дождя она испытывалась не меньше, чем в жару.