С котелка струйками текла вода, угли недовольно шипели, жалуясь на такое безобразие.
Пили горячий чай. По-прежнему сидели напротив друг друга и молчали.
На востоке медленно вырисовывались очертания дальних сопок. За ними, словно украдкой, поднималось солнце, чтобы восстановить равновесие, разрушенное в его отсутствие.
После недолгих сборов тронулись в обратный путь. Давно не испытывал Толька такой лёгкости и удовольствия от ходьбы. Выбрав не самый короткий путь, он легко проходил затяжные подъёмы, лишь искоса поглядывал на своего попутчика. Рюкзак за спиной заметно похудел, и Толька не раз порадовался, что идёт без ружья.
Забираясь в самые верха, где по самому гребню проходила старая лесовозная дорога и по обе стороны вниз уходили бесконечные дали, ему захотелось показать гостю, что значит настоящая тайга.
Когда среди густой листвы открывались глубокие ущелья, утопающие в густой хвое, японец, да и сам Толька, замирали, не скрывая своего восторга.
Конечно, Тольке такие красоты были не впервой. Красивых мест в тайге немало. Но и ему было приятно за ещё не тронутые и никем не испохабленные дикие уголки.
С огромной высоты открывались бесконечные просторы. В голубой дымке, на горизонте, маленькой серебристой лентой проходил Амур. Где-то далеко внизу текла невидимая речка Самара. Незаметная среди завалов и буреломов, она щедро кормила убогий лесной народ рыбой. Ниже по течению тонкой жилкой в неё вливалась Столбовка, речка, где он ещё пацаном бегал с удочкой, выдёргивая из стремнины серебристых хариусов.
Бесконечная тайга всё же имела свои границы и, глядя на север, можно было разглядеть такие же безбрежные мари и луга. Там брала своё начало речка Кулёмная. Места эти были безлюдными и очень богатыми рыбой и зверем. Тольке редко доводилось бывать в тех краях. В другое время он и не подумал бы, что совершит это пешим ходом.
Делали недолгие перекуры.
После пещеры японец не вымолвил и десятка слов. Поведение его резко изменилось. Говорить было не о чем. Да и как? Размахивать руками, тыча пальцами в пустоту?
Решив сделать небольшой крюк, не желая снова быть застигнутым дождём, Толька держал путь на Гудалинское зимовьё, что стояло в Миронихе.
Разных избушек в тайге было немало, но все они были больше похожи на балаганы. Да и рыскать волком по бескрайней тайге, таская за собой хвостом беспомощного японца, ему не хотелось. Поглядывая на него со стороны, Толька видел, как тяжело даётся тому дорога. Нетрудно было заметить и уныние попутчика. У Тольки создавалось впечатление, что тот в чём-то разочаровался, был чем-то расстроен. Это он заметил, когда они сходили с табора, оставляя пещеры. Тогда японец опять порывался спуститься, словно потерял там чего или не нашёл. Но на этот раз Толька не позволил ему, давая понять, что с него хватит приключений, а одного он не отпустит..
Зимовьё было хорошим, сухим и просторным. Мимо него проходил зимник и вёл как раз на Кулёмную. Сначала вдоль речки Миронихи, а потом через перевал, а там по марям и считай, на месте.
Избушка была добротно срублена хозяином всего за неделю, пробита мхом и крыта настоящим шифером. В таких случаях собиралась целая компания. А когда народу много, дело делается быстро. Была там и печка железная, и всё, что надо для жизни в тайге. Рядом пробегала речка, глухая и заросшая, скрытая от солнца густой диколой, в ней всегда держалась рыба. По обе стороны вверх уходили крутые ряжи. От этого в распадке всегда было безветренно и прохладно даже в жаркий зной. Крутые склоны были не по зубам лесорубам на своих тракторах, поэтому на Миронихе в изобилии росли кедры. По всем статьям место было удачным и прежде всего для охоты, хотя самого хозяина, своего теперь уже бывшего начальника, Толька недолюбливал и вечно ругался с ним по разным пустякам.
Показавшись среди ельника, ещё сверху, зимовьё сразу притягивало своей сказочной таинственностью и уединённостью. Заметив его ещё с вершинки, отделившейся от склона, попутчик бросил поклажу и, забыв об усталости, принялся что-то рисовать. За день он не раз доставал свой блокнот, и Тольке оставалось смиренно терпеть вынужденные остановки, спасая свои нервы куревом. Да и по своему обыкновению он не лез в чужие дела. Разок он всё же заглянул в этот блокнот, когда японец в очередной раз делал зарисовки. Так ничего не разобрав и не поняв в нарисованном, он решил, что свинья в помидорах знает толку больше, чем он смыслит в этом искусстве. Все рисунки пестрели непонятными надписями, которые, по его мнению, портили всю панораму.