…– С такими ногами далеко не уйдёшь. В них по тротуарам в носках ходить будешь. А здесь портянки нужны. Дальше-то болотисто пойдёт. Дорогу вон как осокой затянул, даже гуски не помогли! – Толька посмотрел по сторонам и тяжело вздохнул. – Я бы тебе лапти сплёл, да не из чего, и некада. Дедушка-то мой, тот любителем был лапти плести.
Толька рассмеялся и с грустью посмотрел по сторонам, словно выискивая в придорожных зарослях своего деда, развёл руками и тоже сел на землю.
Изнурённый ходьбой японец сидел рядом и смотрел на свои распухшие ноги.
– И молчал же! Хоть бы сказал чего. Я бы понял. Придумал тебе чего-нибудь. Вон как ноги уделал! Кровь уже сочится, – негодовал Толька. – Раз такое дело, то могли бы и на Миронихе обождать. Смастерил бы тебе ичиги нехитрые, там тряпья полно всякого, сейчас порхал бы по земле как бабочка. И как всю дорогу терпел!? Вы все узкоглазые такие гордые и глупые? – разорялся Толька, стуча по своей голове костяшками пальцев.
– Хотя… Сидеть без толку. Так паря и до заражения недалеко. Слыхал, наверно, про гангрену.
Японец открыл от удивления рот, вероятно, сообразив, что сказал Толка. По его бледному лицу катились крупные капли пота. Толька потрогал его лоб и встал.
– Э паря, да у тебя температура. Тебе надо на ноги поссать. А потом мы их чем-нибудь перемотаем. А ну вставай, делай что говорю. Смекнул?
Японец с усилием поднялся и сделал несколько шагов, вздрагивая от каждого движения всем телом.
– И не пытайся! За мной всё равно не угонишься. Ты не ровня мне в этих местах. Я же родился здесь. Всю жизнь по лесу бегаю, корм ищу. Делай, кому говорят, – он указал на ноги, имитируя малую нужду. – Ну! Не дошло, что ли? Тёмная твоя голова.
Японец растерянно заморгал глазами, наверное, догадываясь, что от него требует проводник.
– Да ладно! – махнул рукой Толька. – Отвернусь. Не тяни резину.
– Сона кото-ттэ хицуё-га ару даро ка? 10 – удивленно сказал японец.
– Вот именно! Давай, доставай своё хицуё, – рявкнул Толька. – Где там твой краник? У меня йоду с собой нету. Забыл, как на грех. Или ты хочешь, чтобы я за тебя это сделал? Это вместо йода, дурья твоя башка, – смягчился Толька и отвернулся.
Пошипев и попрыгав от процедуры, японец сел на землю.
– Ну вот, давно бы так. – Не раздумывая, Толька стянул с себя свою полосатую тельняшку, оторвал рукава, приспособив их заместо чулок. Концы их затянул тонким шпагатом, всегда имевшемся в рюкзаке. Получилось смешно, но очень удобно и эффективно. После этого он вытряхнул из обоих рюкзаков остатки еды, и пересыпал их содержимое в один. Затем стянул шпагатом его лямки, влез в них так, что они оказались на спине, а сам рюкзак на брюхе. Потом повесил на шею дробовик, впервые по-настоящему ощутив его немалый вес и, подставив спину, взвалил японца на горб, после чего хорошенько подкинул.
– Да ты, паря, не больше своей пукалки весишь. Я думал, в тебе хоть что-то есть. А в тебе, окромя говна, ничего и нет, – по-доброму пошутил Толька, стараясь как-то подбодрить японца.
Всю дорогу Толька грубо шутил в адрес своей ноши и почти не делал передышек.
– Была бы шея, а хомут найдётся. Бей хоть комаров! Отгоняй веткой, – ревел Толька, когда гнус стал невыносим. – Живого заедят! Всё равно без дела сидишь. Песни петь умеешь? Громче пой, чтобы все гураны разбежались.
Толька мотал взмокшей головой, пыхтел губами, пытаясь отогнать мириады слетевших на пир насекомых, а японец коверкая слова пел Подмосковные вечера.
– Вот удивил так удивил! –восторженно хвалил Толька, попутно ругая, на чём стоит свет насекомых. -Ну звери! Погодите мне! Дайте только солиста до места донести… А там я с вами со всеми разберусь. И не в такие морозы в хате срали! – грубо подбадривал себя Толька, больше походивший на двуногого коня. – Ну и место же! Гнилое место, – ворчал он сам себе в иступлённой ярости, – даже на двор нормально не сходишь. Небось, без дымаря-то здесь на дырку не садятся.
Ноги всё больше проваливались в мокрую осоку. Он уже не замечал ничего вокруг: того, как благоухают осенние цветы на марях, как непуганые молодые козы вышли на дорогу, а потом, словно бабочки, упорхнули с пути дикого человека. Залитые потом глаза уже ничего не различали вокруг, а лишь считали шаги, каждый из которых делался всё тяжелее и короче.
– Ну и ружо ты себе подобрал, Фудзияма, – хрипел Толька, ничего не видя перед собой, кроме мокрой пелены, катившейся градом по седой голове. – На кой хрен ты брал его с собой, – ругался он в адрес болтающегося на шее дробовика. – Страху на людей навести? Этим нас не удивишь. Бросить его куда в кусты, а потом забрать. Так ведь обязательно найдётся какая-нибудь сволочь, вроде меня, да и подберёт. Пальнул бы хоть раз по-человечески по этим собакам. Обнаглели вконец. Страх потеряли. Хотя нет. Палил же. Что-то я совсем запарился с тобой. Надолго места наши запомнишь, – смеялся Толька, теряя последние капли рассудка и вежливости.