В лицо светило огромное красное солнце. Вечером оно почему-то всегда становилось большим и действительно красным. Толька всегда удивлялся этому, но удивление всякий раз вызывало в нём особое чувство восторга, которое не требовало доказательств и проверки. Солнце было единственным и абсолютным, что не ребовало усилий для его постижения. За прожитую жизнь он так привык к нему, что редко задумывался, насколько оно близко к нему. В обыденности оно просто грело и не более. Смотреть, однако, на солнце было легко и приятно. Оно уже почти касалось земли, расплываясь малиновым маревом по горизонту. На мгновение Анатолий замер, словно увидел это в первый раз. Потом он глубоко вздохнул и присел на скамейку, опустив на колени свои тяжёлые ладони. Это было самое любимое его время. Вечер, самое время для раздумий. Про выпивку он не думал, хотя в другое время не отказался бы. Глядя на красный диск, он вспомнил про флаг, его подарок. Там тоже в самом центре было изображено солнце. Теперь он это знал наверняка. И цвет был точь-в-точь. Его поразило такое сходство. Для всех оно светило одинаково и всем оно было родное. В это мгновение он подумал, что если для всех оно одинаково, то и сами люди мало чем отличаются, разве что внешне. Неожиданно сдавило левую часть груди, стало как-то одиноко в этой тишине, он понял, что будет скучать без Утамаро, без его неподражаемого языка и привычек. Он поискал глазами жену и позвал:
– Надежда! Не стой на дороге, как… – Он запнулся и замолчал, поймав себя на мысли, что готов был сказать что-то грубое. – Посиди вот рядом, погляди, как оно уплывает. Когда ещё такое увидишь.
***
Я люблю свою землю и тот город, в котором прошли моё детство и юность. Там я получил своё главное в жизни образование и стал учителем. Есть в этом городе и особое для меня место – памятник Александру Сергеевичу Пушкину, который я невольно должен был видеть, входя в институт. Я знаю его всё свою жизнь, и казалось, должен привыкнуть к задумчивой, одинокой фигуре поэта, но в какой-то момент он показался мне странным: чувство появилось вдруг, само собой. И чем больше потом я всматривался в знакомые черты, тем больше проникался любопытством к этому странному, на мой взгляд, явлению нашего города. Делая из разных ракурсов наброски отлитой из бетона фигуры, пытаясь понять логику и стиль автора, я не видел в памятнике той монументальности, что присуща классической русской скульптуре, словно он был сделан рукою дилетанта. Не смотря на эти догадки, для меня было очевидно, что памятник был сделан с большой любовью и откровением. Но с какой стати в стороне от культурной жизни той России, где-то на краю земли – вдруг Пушкин. И как оказалось, никто не знал его автора. Вопросы на эту тему мало кого волновали, преподаватели растерянно пожимали плечами, а однокурсники иронически усмехались, дескать, ну, ну.
Так моё любопытство не находило решения, а история выходила из плоскости искусства в послевоенное время, с очередями за хлебом, карточками, и пленными японцами. Они-то, собственно, и достраивали после войны наш институт, и как выяснялось, в завалах брошенного имущества неизвестно каким образом раскопали трёхметровый монумент, а потом поставили на самое видное место.
И всё это забылось за давностью лет, вытесненное более насущными проблемами скоротечных дней и событий, если бы не странный случай.
Цвёл жасмин, земля отдыхала от дневного зноя, из распахнутых окон общежитий доносились весёлые голоса и музыка. В тени деревьев впервые целовались влюблённые, бренчала гитара, а по асфальту, в темноте алей, цокали каблучки одинокой красотки, спешащей на свидание: сладкие и неповторимые мгновения юности.
Опьянённые летом и красным вином и мы сидели тесной компанией на любимой скамейке, и рассуждали о вечном. О Модильяни и Цветаевой, о чёрном квадрате и всё бездарном, что стоит на пути у гениев. Ставили кресты на устаревших догмах и воспевали всё новое и смелое. Молодость… Как она порой категорична. Летели камни в адрес всего ненастоящего и помпезного, досталось и Пушкину, что стоял у главного входа. Тут-то и появилась загадочная личность неопределённого возраста и места жительства, в помятом пиджаке и шляпе, что с удовольствием утолила жажду из нашей бутылки.