– Ты мне скажи. Почему все японцы любят скалить зубы и кланяться? А этот, как статуя. Хоть бы раз улыбнулся. Не настоящий он японец, – разжёвывая жилы, рассуждал Толька, – на шпиона он похож, а не на художника. Он, как его… Самурай.
– А тебе-то что. Чего у нас шпионить?
– Не скажи. – Толька наконец-то прожевал мясо и уже наливал себе из чайника. Жены в доме не было, и он по-хозяйски орудовал на кухне. – Иду я как-то от солонца… – Тут он осёкся, прикусив губу.
– Валяй дальше, – махнул рукой Сергей. – А-то я не знаю где ваши солонцы да кормушки и какое мясо ты сейчас уплетал.
– Виноват медведь, что корову съел. А спрос-то с пастуха, – вывернулся Толька.
– Ну, на каждую корову колокольчик не повесишь.
– Вот и я говорю, – кивнул растерянно Толька. – Иду, значит. А темно! Смотрю, огоньчишко мерцат. Сперва подумал, что это наша телевышка. Там завсегда огонь горел раньше. Но думаю, как же это? Даже визирчик поставил. А утром пошёл глянуть. Не поленился.
– На тебя не похоже, – усмехнулся Мандрусов.
– Нет там никакой вышки. Одни сопки. А горит каждую ночь. Интересный такой свет. Голубоватый.
Толька откровенно задумался.
– Ты вот, Сергей, скажи. Почему в районе почти все коровы заболели? Так говорят, мол, рак какой-то. А я думаю, или врут, или зарыли что-нибудь. Нам ведь не скажут. А мы здесь подыхай медленно!
Уговорив в два глотка кружку чая, Толька накрыл стол большим полотенцем, прихватив напоследок со стола головку чеснока.
– Не срамись, Козырев! Как с человеком разговаривать будешь?
– Не перегаром же на него дышать. Мне не целоваться. Да и о чём с им говорить, када ни, я ни он друг друга не понимаем. Мне с ним, всё равно что свинье с курицей беседовать. А не понравится, отвернётся. – Толька отковырнул пару зубков от чеснока и сунул их в рот. – Ну чшо? Пошли, что ли.
Он вышел на веранду, где уже с вечера его ждал большой рюкзак, собранный женой, самому Тольке было не до того. Обмотав ноги портянками, он залез в резиновые сапоги и, взвалив рюкзак на здоровое плечо, пошёл к машине.
У калитки стоял всё тот же «Уазик», где ждал японец.
– Поехали, что ли? – улыбнулся Мандрусов гостю, приглашая того занять место рядом с водителем. – До первого брода довезу с ветерком.
– Не запряг, а уже поехал. Ты и до второго довезёшь, ничшо с тобой не сделатся, – схамил Толька, ненавязчиво отодвигая плечом гостя и влезая на переднее место. – Давай, Фудзияма, полезай на зады. Там безопаснее. К дорогам нашим не привык, поди. Ишо в окно стукнешься скорлупой своей.
Скупо улыбнувшись, японец покачал головой и полез на заднее сидение.
Проехав улицу и миновав недостроенную школу, машина одолела небольшой подъём, и, выехав за деревню, покатила среди леса по хорошо накатанной дороге. Петляя среди молодого подлеска, дорога неизменно бежала среди двух высоких ряжей по широкому распадку, посреди которого узенькой жилкой тянулась речка Столбовка. Неугомонный Толька всё время не закрывал рта, громко смеялся и размахивал руками, делясь с охотоведом свежими столбовскими новостями.
– Слыхал, что Савченко отчибучила?
– Она же самогонку гонит.
–Вот и я про то. Вчера прихожу к ней, а нет, позавчера, за поллитрой.
–Так вчера, или позавчера, – не скрывая иронии, спросил Манзуров.
–Да какая разница. Этой ведьмы дома не оказалось, а дочка еёная, с моей внучкой в одном классе учится, выходит на крыльцо и говорит нам, что мама за дихлофосом в магазин пошла. Я ей говорю, хрен с ним, с дихлофосом, ты бутылку продай нам, и деньги даю. И знаешь, чего она ответила?
– Ну…
– А как я продам, если он ещё не готов.
–Я говорю, как это, не готов. Ну, в него же дихлофос надо добавить. Это она мне. Я говорю, это зачем? Для крепкости, говорит.
Толькин смех был таким взрывным, что Мандрусов едва удержал руль на подвернувшемся ухабе. Даже японец, ничего не понимавший в Толькином рассказе, до этого сидевший безучастно, и разглядывающий склоны нависающих сопок, растянулся в улыбке.
Вскоре выехали на большое поле. Всё оно было сплошь покрыто ярким светло-зелёным цветом только что распустившейся гречихи. Дурманящий запах ворвался в душный салон автомобиля. Сергей остановился и заглушил двигатель. Все вышли.
По широкому распадку спускалась утренняя прохлада, в чистом небе, как и всегда, щебетали птицы. Среди цветов сновали труженицы-пчёлы, наполняя тишину удивительными звуками самой природы. Где-то совсем рядом, мелкими искорками рассыпая солнечные лучи на перекатах, шумела речка.
Глаза японца засветились, он глубоко вдохнул и неожиданно заговорил на своём, никому не понятном языке, делая восторженные жесты по сторонам.