Мальчик едва достает Эрику до локтя, но шагает уверенно и раскованно, утешая отцовское сердце: ложь во спасение защищает Тео — узнай он правду, лишился бы и спокойной веселости, и уверенности в себе. Софи иногда грозится все ему рассказать, но Эрику пока удается сдерживать ее: он говорит, что это чистой воды эгоизм и интересы Тео тут совершенно ни при чем.
В последний раз она была настроена так воинственно, что Эрик счел за благо умаслить ее. Он предложил уехать втроем в домик Флоранс. Софи потребовала десять дней, Эрику вполне хватило бы двух, сошлись на пяти.
Эрик вытирает рукавом прохудившийся на холоде нос. Тео обходит стойла, разговаривает с лошадьми, гладит их. На Эрика неожиданно наваливается страх. Хисако. Его нет четыре дня, и она не знает, что завтра он вернется. Эрик хотел бы позвонить ей, успокоить, утешить, но это невозможно, немыслимо, придется снова ломать комедию, хотя, увидев Хисако, он действительно забывает о Софи.
— Эрик, посмотри на меня!
Мальчик наотрез отказался от пони, и его посадили на лошадь. Он сияет, глядя на Эрика сверху вниз.
— Смотри не свались!
— Вот еще! Я уже сколько раз ездил верхом! Где? Когда? Как? В общем прошлом отца и сына зияют пробелы, и виноват в этом Эрик. Стоп! Посмотри, какой он красивый и здоровый, у него все в порядке. Ты занимаешься им не по обязанности, хотя мог бы ограничиться деньгами и умыть руки. Как в самом начале, когда ты даже знать не хотел о его существовании.
— Эрик, смотри, я скачу рысью!
Ах, эта улыбка! Та самая, которой шестимесячный сын покорил сердце отца.
Он должен был порвать с Софи, как только узнал о ее беременности, но не смог. Слишком уж был влюблен — нет, не в будущую мать, а в то, что между ними происходило. Он звонил ей по ночам, убедившись, что Хисако спит, и получал от этого такое же острое наслаждение, как от чтения под одеялом при свете фонарика тайком от матери. Он обожал их тайные встречи за задернутыми шторами в Париже и тех городах, где с триумфом выступал дуэт Берней. Эрика пьянила собственная изобретательность. Ему нравилась любовная игра, риск обострял чувства, питал воображение. Ему льстила бурная радость Софи, когда он тратил на нее несколько минут своего драгоценного времени, тогда как Хисако… Но разве можно упрекать жену за то, что принимает как должное присутствие мужа рядом?
Тео пускает лошадь рысью. Он сидит в седле уверенно, держит спину прямо, и тренер его хвалит. Никогда Милан не смотрел на Эрика так, как Эрик смотрит сейчас на Тео. В его взгляде нет ни капли объективности — одно восхищение, утешающее не слишком героических отцов. Нежность Эрика бескорыстна — мальчик ведь не знает, что любящий взгляд принадлежит его отцу.
До последнего вздоха Эрик будет жалеть, что пропустил первые месяцы жизни своего сына. Малыш спал в кроватке, в глубине квартиры, а Эрик сжимал в объятиях свою прекрасную любовницу — Софи, которая ничего от него не требовала. Стоило ребенку заплакать — и Эрик сбегал к Хисако, в мир без детей.
— Ваш сын — прирожденный наездник, мсье!
— Это не мой отец, это Эрик! — на ходу поправляет Тео.
— О, простите, я подумал…
— Ничего страшного. Я люблю его, как сына.
— Он такой чувствительный! — хихикает мальчик.
А потом наступил день, когда он наконец осмелился открыть дверь детской. Малыш доверчиво улыбнулся ему во весь свой беззубый рот, и Эрик подошел к кроватке. Он молчал, потому что даже имени сына не знал. Потом коснулся пальцем маленьких ручек и с трудом удержался, чтобы не расцеловать пухлые ножки. Эрик влюбился… по недосмотру, но с первого взгляда и навечно.
Софи повела себя умно и деликатно, победу не торжествовала и этим удержала Эрика при себе. Со временем желание в нем угасло, но деться от Софи он никуда не мог — она была хорошей матерью маленькому мальчику, о котором он сам не мог заботиться, как подобает отцу.
— У него хорошо получается, правда?
На лице Софи сияет горделивая материнская улыбка. «Мы похожи на всех самодовольных родителей сразу, — думает Эрик, — на охладевших любовников, живущих вместе только ради ребенка». Тайная связь не защищает от банальности.
Тео перешел на галоп. Тренер велит ему снова пустить лошадь рысью, но она закусила удила.
— Тео! — отчаянно кричит Софи. Мальчик падает, тренер хватает лошадь под уздцы и отводит в сторону. Рыдающая Софи опускается на колени, обнимает сына. Эрик застыл как изваяние, он словно заледенел изнутри. Не от страха — Тео цел и невредим, все дело в первой пришедшей в голову мысли. «Наконец-то свободен от двойной жизни!» — вот что он сказал себе, глядя на лежащего на земле сына. Эрик негодует — на себя, ведь подлую мыслишку выдал его собственный мозг.
Тео, Софи, бесконечное вранье… С каждым годом он все глубже погружается в эту лаву. Почему его любовь к прекрасному мальчику запачкана уродливым предательством? Хисако! Эрик думает о ней, пока Софи утешает сына. Нужно во всем признаться Хисако, поплакать в ее объятиях, и она утешит его, как Софи утешает Тео.
Глаза Эрика увлажняются. Хисако ему не простит. В вопросах чести и честности она бывает несгибаемой. Какими словами рассказать о том, что потеря памяти и рассеянность, которые так ее пугали, были подлым обманом, что он десять лет играл краплеными картами? Хисако — чистая любящая душа. А он — чудовище. Предатель. Плаксивый ублюдок.
— Не расстраивайтесь, мсье, — говорит тренер. — С мальчиком все в порядке. Смотрите, он снова в седле!
К Эрику подходит улыбающаяся Софи, кладет голову ему на плечо… виснет на нем мертвым грузом.
— Мне нравится, что ты плачешь из-за нашего сына!
Из-за ребенка, зачатого на родине Хисако, — Хисако, никогда не носившей под сердцем младенца, женщины с вечной печалью в черных глазах.
Чему ты улыбаешься, Софи? Ведь наше счастье построено на обломках чужой души.
Глава 28
Дорогая Матушка!
Мне нелегко писать тебе эти строки, но я больше не могу утаивать от тебя наши трудности. Здоровье Эрика не позволяет нам возобновить гастроли, и у нас сейчас не слишком хорошо с деньгами. Надеюсь, все утрясется, но пока я вынуждена уменьшить содержание Такаши…
Она спросит себя, почему я больше не играю для мсье Даниеля. Подумает, что ее дочь — лентяйка. Я не могу объяснить ей, что происходит.
Я нашла плохое решение и вынуждена лгать Эрику. Я никогда не говорила ему о деньгах, но это была ложь по умолчанию. Узнай Эрик о переводах, ничего бы не случилось, мы ведь никогда не говорим о деньгах, каждый волен пользоваться общим счетом как ему угодно.
А вот «частные» концерты вынуждают меня тайком работать над партитурами и всякий раз придумывать оправдание для своих отлучек. Мне кажется, что я предаю мужа, что его состояние ухудшается по моей вине. У Эрика проблемы с восприятием реальности, и я не могу себе позволить сомневаться. Нужно быть прямой и честной, чтобы Эрик мог на меня опереться.
Я запуталась. Ищу себе оправдания. Концерты вовсе не были мне в тягость — я радовалась, потому что снова могла остаться один на один с роялем! Все равно что валяться в свое удовольствие поперек двуспальной кровати, только во сто крат лучше. Если бы я осмелилась, предложила бы мсье Даниелю играть для него чаще.
Хисако убирает недописанное письмо в ящик. В этом месяце она пошлет деньги, а там будет видно. Эрик ушел. Она надеется, что он снова задержится, дав ей время подумать над разъедающей душу ложью.
Она не подумала ничего плохого, когда он предложил проводить ее пешком до дома. Мсье Даниель прекрасно воспитан, он женат, у него две дочери. Великан с лицом ребенка. Обезоруживающе безобидный облик.
Подбитые гвоздиками ботинки мсье Даниеля издавали при ходьбе мерный перестук, не давая Хисако сосредоточиться на том, что он говорил. Впрочем, разговор был ни о чем: «Дивное бабье лето… И Монмартр чудо как хорош…» Человек облекал в слова ощущение безмятежного блаженства.