Затем, положив конус и его содержимое на доску, концы которой держали мы с моим слугой, мы подошли к рампе с нашей тяжелой ношей и перевернули ее. Мавр исчез – конус был совершенно пуст!
Тут же началось зрелище, которое я никогда не забуду.
Арабы были так поражены этой последней уловкой, что, движимые непреодолимым чувством ужаса, они поднялись во всех частях зала и поддались влиянию всеобщей паники. По правде говоря, толпа беглецов была особенно плотная у дверей бельэтажа, и по проворству и растерянности этих высоких сановников было видно, что они первыми пожелали покинуть зал.
Тщетно пытался один из них, Каид Бени-Салаха, более смелый, чем его коллеги, сдерживать людей своими словами:
– Останься! остановись! таким образом, мы не можем потерять одного из наших единоверцев. Конечно, мы должны знать, что с ним стало или что с ним сделали. Остановитесь! остановитесь!
Но единоверцы только быстрее убегали, и вскоре отважный Кэйд, ведомый их примером, последовал за ними.
Они почти не знали, что ждет их у дверей театра, но едва успели спуститься по ступенькам, как очутились лицом к лицу с "ожившим мавром".
Когда первое чувство ужаса было преодолено, они окружили человека, ощупали и перекрестно допросили его; но, раздраженный этими повторяющимися вопросами, он не имел лучшего выхода, чем бежать во весь опор.
На следующий вечер состоялось второе представление, которое произвело почти такой же эффект, как и предыдущее.
Удар был нанесен, отныне переводчики и все те, кто имел дело с арабами, получили приказ дать им понять, что мои мнимые чудеса были лишь результатом мастерства, вдохновленного и управляемого искусством, и никак не связанным с колдовством.
Арабы, несомненно, уступили этим доводам, ибо с тех пор я был с ними в самых дружеских отношениях. Каждый раз, когда вождь видел меня, он неизменно подходил и пожимал мне руку. И даже более того, эти люди, которых я так боялся, когда они стали моими друзьями, дали мне драгоценное свидетельство своего уважения, и я могу также сказать, их восхищения, ибо это их собственное выражение..
Лицом к лицу с пистолетом араба
(Самое суровое испытание неожиданно произошло во время визита фокусника и его жены к Бу-Аллем-Бен-Шерифе, Баш-Аге из Джендела, племени, живущего в глубине пустыни).
Мы вошли в небольшую, очень элегантно обставленную комнату, в которой стояли два дивана.
– Вот эта комната, – сказал наш хозяин, – отведена для почетных гостей; вы можете ложиться спать, когда вам угодно, но если вы не устали, я попрошу вашего позволения представить вам нескольких вождей моего племени, которые, услышав о вас, желают вас видеть.
–Пусть войдут, – сказал я, посоветовавшись с г-жой Гуден, – мы их с удовольствием примем.
Переводчик вышел и вскоре привел с собой дюжину стариков, среди которых были марабуты и несколько талибов, к которым Баш-ага, По-видимому, относился с большим почтением.
Они уселись кружком на коврах и вели очень оживленную беседу о моих выступлениях в Алжире. Это ученое общество обсуждало вероятность чудес, рассказанных вождем племени, который с большим удовольствием описывал свои впечатления и впечатления своих единоверцев при виде чудес, которые я совершил.
Каждый внимательно прислушивался к этим рассказам и смотрел на меня с некоторым благоговением; один только Марабут выказывал некоторую степень скептицизма и утверждал, что зрители были обмануты тем, что он называл видением.
Ревнуя к своей репутации французского колдуна, я решил, что должен показать неверующему несколько трюков в качестве примера моего позднего выступления. Я имел удовольствие поражать своих слушателей, но Марабу продолжал оказывать мне систематическое сопротивление, чем явно раздражал своих соседей; бедняга, однако, не подозревал, что я приготовил для него.
Мой противник носил за поясом часы, цепочка от которых свисала наружу.
Кажется, я уже упоминал о своем таланте красть часы, булавку, бумажник и т. д. с мастерством, благодаря которому несколько моих друзей стали моими жертвами.
К счастью, я родился с честным сердцем, иначе этот особый талант завел бы меня слишком далеко. Когда мне хотелось пошутить в этом роде, я обращал его в пользу фокуса или ждал, пока мой друг простится со мной, и тогда останавливал его: – останься, – говорил я, подавая ему украденный предмет, – пусть это послужит тебе уроком, чтобы ты остерегался людей менее честных, чем я.