Экзамены по летной подготовке мы сдавали не в октябре, как обычно, а в конце декабря. Выпустили нас в начале февраля 1957 года.
Большой спортивный зал училища. Мы стоим, выстроившись поэскадрильно. Перед нами длинные столы, на которых горками лежат кортики и дипломы. На наших плечах самая что ни на есть затасканная форма. Это нас так приодели матросы батальона обслуживания и мотористы, выменяв свою промасленную робу на нашу, курсантскую. Затаив дыхание слушаем приказ о присвоении нам офицерского звания.
Волнуюсь. В голову приходит шальная мысль: «А вдруг в списке нет?» Но вот кортик и диплом у меня в руках, и я уже не могу дождаться, когда нас отпустят в кубрики, где на кроватях разложены наши парадные формы — лейтенантов авиации Военно-Морского Флота.
Наконец сломя голову бежим в кубрики. Быстро переодеваемся и… не узнаем друг друга! Неужели все так просто, так легко: три минуты — и курсант превращается в офицера. О том, что ради этих минут были затрачены годы напряженного труда, в этот момент как-то не думалось.
И снова построение в спортзале. Мы несколько смущены и поминутно поглядываем на свои погоны и звездочки. Взрослые дети — такими, наверное, мы казались со стороны снисходительно улыбающимся членам Государственной комиссии. Торжественно и строго в зале. Нас поздравляют и зачитывают приказ о распределении по флотам.
Помню, как мы подолгу спорили, обсуждали, где лучше служить. Каждый флот имел своих поклонников и противников. Черноморский — идеальные метеорологические условия. Это позволит быстро войти в строй, но зато пройдет немало времени, пока приобретешь опыт полетов в «сложняке». Северный — антипод юга. Здесь можно долго просидеть, «ожидая у моря погоды» для того, чтобы перестать считаться «молодым», но, войдя в строй, быстро приобретешь опыт полетов в самых сложных условиях, станешь настоящим летчиком. На Тихоокеанском — романтика.
Долго и основательно совещались с Аликом, взвешивали все «за» и «против». В конце концов выбрали Балтику. Поэтому с волнением жду, когда назовут мою фамилию: куда-то забросит меня судьба? В списке получивших назначение на Черноморский флот меня не оказалось, на Тихоокеанский — тоже нет, Северный — нет, Балтийский — ура! Мое желание служить на Краснознаменном Балтийском флоте было удовлетворено!
Последние трогательные минуты, минуты прощания с училищем. Подойдя к знамени — нашей святыне, став на одно колено, целую его угол. И хотя об этом дне мы мечтали долгие годы, нам делается не по себе, к горлу подкатывает комок: ведь мы прощались не только со своим училищем, но и с юностью.
Прибыв к месту службы, мы, молодые летчики, уже на следующий день сидели в классах и готовились к сдаче зачетов, чтобы получить допуск к полетам. Я попал в звено к капитану Литвинскому.
Новый командир располагал к себе. Его спокойные и уверенные манеры, умение вести объяснение конкретно и четко импонировали нам. Когда на стоянке или в курилке Литвинский что-либо рассказывал, послушать его приходили ребята и из других звеньев. И то, что нашего командира любили и уважали в полку, вызывало чувство гордости и желание не подвести Литвинского ни в чем.
Никогда не забуду один полет, который мы выполняли с Литвинским. Наши самолеты шли по маршруту. Погода портилась. Начала развиваться мощная кучевка. После второго поворотного пункта нижняя кромка облаков стала опускаться, прижимая нас к земле. Выход был один — подняться над облаками. Но на какой высоте они кончаются? Литвинский — опытный летчик, я новичок, в сложных условиях еще не летал. Как в этом случае поступить?
— Я — четыреста двадцать шестой, — иду парой после второго, нижняя кромка понижается. Разрешите выйти за верхнюю, — слышу в наушниках голос ведущего.
— Добро, — отвечает руководитель полетов.
Я уже приготовился отвернуть вправо на десять градусов, чтобы одиночно пробивать облака, но голос командира упредил это решение:
— Стать ближе, четыреста двадцать седьмой.
Я любил групповые полеты и умел неплохо держаться в строю, но то были полеты в простых метеоусловиях. А сейчас… Я подошел к Литвинскому поближе и стал крыло в крыло. Теперь только это крыло да приборная доска были предметом всего моего внимания.
Самолеты перешли в набор высоты. Две тысячи пятьсот, три тысячи… отсчитывает высотомер. Просветов не видно, облака делаются плотнее, гуще. Четыре тысячи, пять тысяч… Такое впечатление, будто наступили сумерки. И мне вдруг начинает казаться, что самолет кренит в правую сторону. «Делаем поворот вправо», — подумал я и взглянул на навигационные приборы. Но что это? Авиагоризонт показывает, что мы идем с набором высоты без какого-либо крена, по прямой. Смотрю на другие приборы — указатель курса, указатель поворота скольжения… Но и они не показывают крена.