Длинный проселок до тракта и семенивший рядом Шарик запятнали его сапоги и он, видя свою промашку, пожалел, что не захватил с собой ваксу. Автобус привез Кузьмича в город уже к вечеру. То, что искал, он нашел быстро. После неудавшейся перестройки это недавно выстроенное небольшое современное здание с яркой вывеской «Публичный дом «АМУР» было известно каждому встречному. Дед остановился около входа, перечитал вывеску, условия, предъявляемые посетителю, и, убедившись, что им удовлетворяет, опрокинул на себя остатки Матрениного одеколона, смахнул комком газеты ошметки грязи с сапог и, уверенно открыв дверь, шагнул во вместилище ранее неведомых ему апартаментов.
Навстречу с заискивающими голосом и улыбкой выскочила содержательница капиталистического притона и, убедившись, что вошедший попал сюда не по ошибке, пошла собирать для предъявления посетителю свободный от работы коллектив. Вскоре Кузьмич, не спеша, по-крестьянски приглядывался к называемой дородной мамашей каждой вышедшей девке, не зная еще, какую взять. Выбирая достойную себе, он по-хозяйски долго щупал огрубевшими, мозолистыми руками то одну, то другую, хлопал их тяжелыми лопастями по упругим попкам, вспоминая свою молодую Матрену, хватал понравившихся за колени и, как бывший профессиональный колхозный конюх, даже осматривал их зубы.
Найдя, наконец, по его разумению, самую глазастую и выпуклую и тем дважды похожую на его любимую Матрену телку, дед отставил ее в сторону и принялся по прейскуранту выяснять ее стоимость. Девка на ночь стоила несколько более трех тысяч рублей. Названная сумма больно ударила сюдашнего ходока по карману, но он понимал, на что идет, и, не торгуясь, выложил почти все накопленные за все постперестроечное время деньги в кассу. Потом он еще раз оглядел избранницу со всех сторон, но уже как свою принадлежность, и, млея от ее рельефа, отвел в назначенный номер. Там он поклонился ей и сказал: «Давайте знакомиться, меня зовут Егор».
Точно так же он когда-то представился и молодой Матрене, прибывшей в группе горожан в их колхоз на уборку корнеплодов, да так потом после-нескольких заездов и личных визитов навсегда оставшейся в его селе. В течение следующего часа он выговорил приглянувшейся проститутке, имя которой сразу же забыл, все то, что говаривал во время ухаживания за Матреной, как это водилось тогда у всех молодых парней на свиданиях с девушками. Одновременно Егор очень сожалел, что его нынешний разговор, перемешанный с прошлыми воспоминаниями, происходил не в пшеничном поле, не у речки, или даже не на сеновале, а в имеющем не лучшую славу заведении.
Егор Кузьмич просил, чтобы избранница хотя бы ломаюсь и сопротивлялась ему для приличия, а не подыгрывала его фантазиям, и даже влепила бы ему для порядка оплеуху, подобную Матрениной, после которой будущая жена продолжительное время с ним не встречалась, а он тяжело переживал свою черт-те как нашедшую на него преждевременную наглость как уже непоправимую ошибку и трагедию. Однако желавшая этого нахальства влюбившаяся в него Матрена тогда лишь хотела немного подзадорить и проучить его, заодно переждав некстатные месячные. А у этой путаны крови, как назло, видимо, прошли недавно, и поэтому с этим этапом ухаживания она не справлялась так, как хотелось бы ему. Тогда Кузьмич, не замечая, что сам уже давно называет ее Матреной, предложил вместе пойти в общественное место, на последний сеанс в кино, и непременно на последний ряд, где, как он считал, она хоть и не будет против быть полапанной, для приличия все равно станет сопротивляться. Хозяйка вертепа разрешила ему это мероприятие, но потребовала оставить под залог все вещи и паспорт.
После сеанса от сцен на экране у деда ничего в голове не осталось, ибо в темном зале он только и делал, что то перебирал, то перекатывал приятно пружинящие горы ее грудей. Да и соседка и впрямь немного сдерживала его, чтобы интимного шума в зале было меньше. Проголодавшись, они быстро вернулись в апартаменты. Кузьмич раскрыл сумку и выставил на стол все припасенные яства. Поставив греть курицу и клубни, разрезая огурцы, сало и хлеб, Егор стал рассказывать барышне про свое житье-бытье, про деревню и окружающую природу, про домашнее хозяйство, про свое одиночество. Поглядывая на добрые и жаркие формы дарительницы любви, он описал ей самыми теплыми словами и свою Матрену. Помогая в сервировке стола, привыкшая ко всем капризам клиентов, девушка спокойно и ненавязчиво ждала главных намерении и притязаний гостя к ее телу. К тому же ей было интересно слушать, еще видать, сильного, симпатичного ей и мудрого от жизни старика, которому она с самого начала знакомства не мешала называть себя Матреной.