Давайте, господа хорошие, прилично помолчим и сделаем приличный вид, что все мы узнали друг друга, что все мы прилично выглядим в собственных и чужих глазах. Давайте дружно помолчим, а то ведь и до Мытищ не доедем и некому будет охотиться за грибами в лесах подмосковных, и останутся на наши головы лишь охотники за черепами и черепахами.
Покончим в молчании с неузнаванием, ибо этот мир пока не в силах принять незримое как зримое, и вожди слепые, отцеживающие комара, а верблюда поглощающие, как и встарь, норовят вслед за своими стадами пройти по зыбким водам времени над безднами вечности. И самое удивительное — проходят, и все их знают, и все их узнают, даже по ту сторону России.
Так что покончим с неузнаванием, ибо некоторые мои приятели, наоборот, узнают себя в героях моего эпоса, которые не имеют к ним никакого отношения, кроме случайного внешнего сходства, неловкого созвучия неблагозвучных кличек и фамилий, дурацкого совпадения биографических фактов, ну и прочего малосущественного для известности и величия. Например, мой добрый товарищ Гриша Осипов-Краснер почему-то посчитал, что некий отрицательный персонаж моего эпоса, подельник Цейхановича по загранпоездкам в Баден-Баден — Краснер, мочившийся в курортных бассейнах, списан с него. Уверяю вас, дорогие мои читатели-нечитатели, что это не так. Тот зловредный Краснер совсем не Гриша Осипов-Краснер, не родственник Гриши по линии бабки Сары Рейнгольд, даже не однофамилец, а просто Краснер без роду и племени, гражданин мира, так сказать, о котором, слава богу, почти ничего не слышно на расстоянии шепота в открытых и закрытых купальных бассейнах Европы и Австралии. А посему покончим всерьез и надолго с ложным узнаванием и лажным неузнаванием и плавно, без резких телодвижений, перейдем к рассказу о личной линии жизни, дабы не говорить в линии жизни гребаной или о еще какой, не менее неудобо-произносимой.
Итак, год был без числа, да и день, впрочем, тоже, одним словом, погожее утро субботы или воскресенья мангуста. Сухо было и прилично не по местности. Осипов-Краснер, он же Гриша, был приглашен Цейхановичем на грибы, вернее, по грибы, ибо на грибы наш великий друг приглашает только одного меня, поскольку я — не любитель скользкой грибной пищи, особенно под водочку. Добродетельный Гриша прибыл на станцию на электричке «Москва — Бужениново» в точно назначенное Цейхановичем время и, естественно, опоздал, и, естественно, не успел, поскольку наш великий друг никогда никого не ждет и убывает к неведомым горизонтам за миллион секунд до обговоренного срока.
— Почему? — тупо озадачится кто-то.
— А потому! — мрачно отвечу я. — А потому, чтоб знали!
— Что знали? — вопросят некоторые недогадливые читатели-нечитатели.
И я как писатель, уважающий своих тупых читателей-нечитателей, терпеливо отвечу:
— То, что вам знать не положено!.. И пошли все вон! Или еще куда подальше, ну, хотя бы в Австралию!..
Гриша, он же Осипов-Краснер, еще раз убедительно прошу не путать его с безродным мочеотравителем забугорных бассейнов Краснером, не стал возмущаться и гнать волну по поводу нетерпимости нашего великого друга, а чинно, в сопровождении потомственного русского чиновника Уткинда и Чумички с Чуточкой, двинулся, как ему показалось, в направлении грибных владений Цейхановича, открытых еще в позапрошлом веке братьями Крузенштерном и Лисянским. Но не успела честная компания пройти и тридцати трех с половиной метров по нечистотам, как им на головы, словно мешок с грязными валенками, свалился полковник Лжедмитрич, загодя подготовленный нашим великим другом для ориентирования на местности охотников за чужими грибами и гробами. Что делать? Иногда Цейханович любил сидеть на двух стульях, если; твердо знал, что они — не электрические.
— Куда прете, быдло?! — перегарно окликнул полковник живописную команду новоявленных любителей третьей охоты.
— В лес! По грибы… И не прем, а следуем по приглашению Цейхановича… — сухо ответил Осипов-Краснер.
— А Цейханович уже в лесу? — простодушно поинтересовался чиновный Уткинд, ибо очень надеялся на скорую легкую выпивку где-нибудь на сочной ромашковой поляне, подальше от муравьиных кочек и обездоленных людишек, под золотистое порханье бабочек, вальдшнепов и стрекоз.
— А до леса еще далеко или чуточку? — хором гнусаво пропели Чумичка и Чуточка, трезво уверовавшие, что без белых грибов не смогут вернуться в большую жизнь к мужчинам без вредных привычек.
— Ха!!! — гнусно выдохнул в ответ перегарный полковник. — Да куда вас несет нелегкая?! Ишь разогнались! Поворачивайте оглобли! Вам назад надо, за линию… Там ваши грибы, а тут и без вас все мухоморы подгребли.
— За какую линию?.. — уточнил дотошный Гриша. — Линии разные бывают…
— За гребаную!.. Железная дорога — это что?! Это и есть самая настоящая линия! Можно сказать — линия жизни! И линия смерти заодно… — ткнул полковник грязным пальцем воздух в сторону гудящей электрички.
— А мне Цейханович говорил, что настоящие грибы только по эту сторону… — мягко не согласился Осипов-Краснер.
— Ты не так его понял, дурила! С прошлого года эта сторона — та, а та сторона — эта… И, стало быть, грибы теперь там, где было не там… А те, кто с прошлого года не эти, те совсем не те!.. Да чего я с вами тут рассуждаю?! Здесь вам — не тут! А ну, кругом! И шагом марш куда надо, быдло! — сердито гаркнул полковник, дабы никто не сомневался, что на языке его — мед, а под языком — лед или еще что-то вроде этого.
«Сильные росы — к ясному дню. Кто пахать не ленится, у того пшеница телится», — мудро подумал Осипов-Краснер, не стал долее спорить с наглым полковником и, как любимую женщину, охаживая инвалидной палкой траву, повел свою команду за железнодорожную линию.
— Попутный ветер в жопу! — злорадно прокричал вслед полковник, но никто его пожелание не расслышал за шумом уходящей электрички, а если бы и расслышал, то вряд ли обиделся, ибо на полковников грибным утром обижаются только генералы.
Осипов-Краснер не зря носил очки, поскольку со школьных лет страдал близорукостью. Но после запойного лечения у Цейхановича зрение его враз улучшилось аж на 200 процентов, и он стал видеть то, чего нет. Но очки, несмотря на их очевидную (ха-ха-ха!) бесполезность и вредность, он все-таки оставил, ибо настолько привык в них спать под приличными заборами, что сразу начинал маяться бессонницей даже в дневное время, при отсутствии оных на лице, к тому же в очках ему иногда удавалось усмотреть среди того, чего нет, то, что есть. И, беззастенчиво забегая вперед, назло терпеливым читателям-нечитателям, с удовлетворением сообщаю всем, всем, всем, что старые очки не подвели Гришу и в этот раз, и, вопреки вредоносному полковнику Лжедмитричу, помогли узреть там, где ничего не было то, что надо. И еще сообщаю, что втайне от самого Цейхановича и Подлюка Краузе симпатизирую Осипову-Краснеру, как человеку и грибоискателю и не только за то, что он не портит воду в благородных бассейнах с морской водой. Так что понапрасну портит лесной воздух своим мелким брюзжанием чинуша Уткинд: весь воздух даже ему не испортить.
Ничто не смогло отвратить Краснера-Осипова от перехода железнодорожной линии. И он перешел линию, и повлек за собой всю команду напролом, через сохлую паутину, в чахлые железнодорожные заросли, за лопухи, за крапиву, за борщевики — в ржавый осиновый подлесок. Молодец! Кто после этого будет возмущаться, что в свое время Гриша чуть не стал директором шпилько-колодочной фабрики?!
В тусклом осиновом подлеске, кроме бытового шлака и прочих человеческих останков, ничего не произростало и не могло произрасти, в силу незыблемых законов космогонии. Но Осипов-Краснер, излеченный Цейхановичем от близорукости, плевал с клена на всю мировую космогонию, а посему не только узрел то, чего не было, но и нашел то, чего быть не могло. Короче говоря, через час с небольшим корзины Гришиной команды с избытком наполнились крепкими боровиками, подосиновиками, подберезовиками и прочей грибной радостью. Этому не смог помешать брюзжащий Уткинд, который, расстроенный отодвинувшимся на неопределенное время пикником, вляпался в нечто общечеловеческие и благоухал этим общечеловеческим на тридцатиградусной жаре не хуже двугорбого верблюда, приговаривая: «Земля навоз помнит…» — и прочее не менее мудрое.