Социальные нормы возникают непосредственно в результате культурного обучения и социального взаимодействия, то есть посредством культурной эволюции. Так же, как мы можем научиться правильно готовить охотничьи яды, мы можем культурно усвоить определенные социальные модели поведения или практики, а также стандарты для оценки других в контексте подобного поведения или практик. Как только практика соединяется со стандартами оценки ее нарушений, культурная эволюция может создать широко принятое правило, открытое нарушение которого или пренебрежение которым каким-то образом вызовет реакцию сообщества. Многие социальные нормы предписывают или запрещают определенное поведение, и их нарушение вызывает гнев сообщества. Другие нормы представляют собой социальные стандарты, превышение которых вызывает одобрение или уважение со стороны общества.
Вот один простой способ, посредством которого небольшие общества создают стабильные нормы: их члены усваивают, что нельзя воровать у людей с хорошей репутацией. Если некто ворует у человека с хорошей репутацией, он приобретает плохую репутацию. Плохая репутация означает, что другие могут его безнаказанно притеснять или обкрадывать. Если нарушителем нормы является охотник, любой может украсть его стрелы, тетивы или наконечники стрел, когда он спит, болен или посещает другие стоянки. Если такой нарушитель требует сказать, кто украл его вещи, другие просто говорят, что никого не видели. Здесь зависть, жадность и примитивный корыстный интерес служат мотивами для наказания человека с плохой репутацией, в то время как хорошая репутация действует как волшебный плащ, укрывающий своего обладателя от более темных сторон его соседей. Это создает ситуацию, в которой люди имеют мощные стимулы избегать нарушения норм, чтобы не приобрести плохую репутацию и не быть подвергнутыми притеснению. У всех также есть стимулы наказывать нарушителей норм — люди могут безнаказанно воровать вещи у соседей, только если их действия направлены против тех, у кого плохая репутация[102].
Опираясь на подобные нормы, помогающие предотвращать воровство и притеснения, культурная эволюция может поддерживать другие кооперативные нормы, например связанные с общим пользованием едой. Допустим, существующие в некоторых обществах охотников-собирателей нормы запрещают охотникам есть определенные части добытых ими туш и требуют отдавать их другим. Это мотивирует охотников делиться добытой дичью, поскольку сами они не могут есть те части, на которые наложено табу, и пресекает любые нарушения путем наделения плохой репутацией тех охотников, которые не соблюдают эту норму (а это означает, что другие могут безнаказанно у них красть). Часто такие нормы включают в себя другие мотивационные представления, например о том, что нарушение табу приведет к неудачам на охоте для всей группы или что нарушители будут запятнаны чем-то вроде скверны, которая может перекинуться на любого, кто будет взаимодействовать с нарушителем любым способом, в том числе заниматься с ним сексом. Подобные верования побуждают других следить за своими товарищами по группе, чтобы все сообщество не столкнулось с неудачами на охоте, и подвергать остракизму нарушителей, чтобы они не осквернили остальных[103].
То, что культурная эволюция задействует табу на поедание отдельных частей туши для поощрения общего пользования едой, не просто случайное совпадение. Напротив, долгая эволюционная история, связывающая наш вид с мясом — источником патогенов и плохого самочувствия, но также и ценных жиров и белков, вероятно, выработала у нас психологическую готовность учиться избегать определенных связанных с мясом практик и беспокоиться о возможном заражении. Культурная эволюция использовала этот аспект нашей эволюционно сложившейся психологии для достижения своих связанных с кооперацией целей. Культурная эволюция часто работает именно так — находя новые применения психологическим особенностям нашего вида[104].
Табу представляют собой лишь один из способов стимулировать общее пользование едой в рамках группы, что является ключевым фактором выживания для кочевых сообществ охотников-собирателей. Если задуматься об общем пользовании едой у разных популяций, поражает, что, по существу, повсеместный подход — охотники-собиратели всегда распределяют по крайней мере некоторые важные продукты питания среди членов племени — складывается под влиянием различных наборов норм. Такие наборы включают, например, ритуальную раздачу пищи, передачу права собственности, брачные обязательства (особенно перед родителями супруги), а также табу, связанные с едой, сексом и успехами на охоте. В разных популяциях культурная эволюция перемешала и соединила многие из подобных элементов, чтобы прийти к аналогичным результатам на групповом уровне[105].
104
В Henrich (2016) начата дискуссия о том, как подобные табу могут оставаться неизменными. Опровержение идеи, что нарушение табу сказывается на результатах охоты, маловероятно, поскольку набор норм включает стимулы, побуждающие не сообщать о любых «проверках» табу, преднамеренных или случайных. Нарушители табу рискуют подвергнуться санкциям независимо от того, ради чего они совершили свой проступок.
105
Gurven, 2004. Сами по себе пищевые табу весьма многообразны. Иногда они запрещают людям, имеющим определенное отношение к охотнику (или самому охотнику), есть определенные части животного или запрещают целым классам людей есть отдельные части туши или целые виды. В местности, где оказался Бакли, мужчинам из некоторых племен, не прошедшим обряд посвящения, было запрещено есть любых самок животных и всех дикобразов. Кажется, что культурная эволюция всегда так или иначе решала одну и ту же задачу, но ей произвольно навязывались различные институциональные приспособления (Barnes, 1996; Flannery and Marcus, 2012; Gould, 1967; Hamilton, 1987; Henrich, 2016, Chapter 9; Lewis, 2008; Smyth, 1878).