Через пару дней нас погрузили в прицепной вагон к поезду Севастополь-Ленинград вместе с остальными командами стройбатяг, два вагона таких набралось. На вокзале при погрузке в эшелон репродукторы играли «Прощание славянки». Узнал интересную вещь: на нашу команду из четырнадцати человек в сборном пункте выдали аж семь ящиков армейского сухпайка, а на соседнюю команду в полтораста человек, которая следовала в Кузему (это тоже в Карелии) дали столько же, семь ящиков сухпая. Тогда я впервые понял, что на военной службе логики нет, здравого смысла тоже, их заменяют армейские порядок и дисциплина.
Привезли нас, в конце концов, в гарнизон Новый Софпорог Лоухского района Карелии, в карантин.
Не буду долго рассказывать, грузить подробностями о первых днях службы в стройбате, лишь упомяну, как мы на КМБ (курс молодого бойца) страдали от молдаван. Хорошие ребята, ничего плохого про них не скажу, за два года службы каких-то неуставных трений с ними не было. Но есть у них очень вредная для военной службы особенность: они абсолютно не умеют молчать. Где соберутся двое или больше молдаван, там болтовня не смолкает. Если молдаванин молчит – значит, он или спит, или уже умер.
Построил нас сержант-ростовец как-то на стадионе и приказал:
– Смир-рно!
Все вытянулись по струнке. И только негромко в строю по-молдавски: быр-быр-быр.
– Я сказал смир-рна! Ма-алчать! – Заорал сержант. – Что за разговорчики в строю после команды «смирно»?
Молдаване на мгновение испуганно притихли, а потом снова по-своему «быр-быр-быр».
– Ах, так! – Рассвирепел сержант. – Нале-во! Два круга по стадиону бегом марш!
Пробежали мы, запыхались. Сержант решил, что провел воспитательную процедуру для молдаван.
– А теперь – я сказал: «Смирно»! И чтоб не одного слова в строю.
Молдаване опять негромко по-своему: «быр-быр-быр».
На сержанта было жалко смотреть. Отчаянно, чуть не плача, он заорал сорванным голосом:
– Вы, пулы! Вы что, русского языка не понимаете? Я же сказал «смирно»! После этого в строю ни одного слова или шевеления не должно быть. За то, что не умеете молчать, буду гонять весь карантин кругами по стадиону. Налево, вокруг стадиона – бегом марш!
Пробежали, снова построились перед казармой карантина. Стоим запаренные, высунув языки, еле дышим. Лишь молдаване меж собой:
– ...быр-быр-быр... вот зверствует сержант, издевается... и чего взъелся на нас, мы ж совсем тихо разговариваем, никому не мешаем...
Матч закончился в пользу молдаван.
Перед присягой нас повезли, как и положено, на стрельбище, стрелять из боевого оружия. Стройбату, как известно, оружие не дают, боятся. И лишь когда сам попал в стройбат, узнал, что это не анекдот, а горькая правда. При каждом военно-строительном отряде, как и при любом гарнизоне, есть военная комендатура, а при ней гауптвахта. На губе при стройбатах служат губари из специального комендантского взвода, «красноперые» или «менты», как мы их называли. Чтобы охранять арестованных и вообще – усмирять буйную стройбатовскую вольницу, вроде военной полиции.
Так вот, автоматы для присяги и на стрельбище выделяет именно это комендатура, своего оружия в отряде не было.
Привезли наш карантин в трех машинах на маленькое стрельбище, принадлежавшее той же комендатуре. Оно находилось в распадке между сопками, закрытое с трех сторон.
С нами же приехала машина из комендатуры, кроме начальника губы в ней было отделение губарей, а также патроны и автоматы, из которых мы будем стрелять.
На огневом рубеже были постелены три одеяла, с них мы стреляли лежа, перед нами были три мишени. Делали по три одиночных выстрела, на результаты никто не смотрел, никого не интересовало, попали мы или нет.
А за нами, а за нами-то... прямо за нашими спинами, наведя автоматы в наши затылки, с полными рожками, стояло отделение губарей, десять человек. Так, на всякий случай...
И такой случай в этом отряде был. В стройбат призывают и судимых. Вот один из них, когда ему на стрельбище дали автомат, навел ствол на офицеров, дал выстрел поверху, и положил их в снег. А потом бросил автомат и присел на пенек. Дали срок ему, конечно.
Да, а потом у нас, новобранцев, была присяга. «Волнующий, торжественный момент в жизни каждого солдата», как любят писать в газетах. Момент серьезный и ответственный, конечно, не спорю. Только никакого волнения и подъема я не испытывал. Меня с частью других солдат с карантина уже перевели к тому времени из Софпорога в другой гарнизон – Верхняя Хуаппа, того же 909 отряда.