– Так ведь иначе меня бы замочили. И очень запросто: шило в бок и мясо в реку. У нас с этим строго.
– Так ведь тебя ж потом посадят! А это уже не губа, лет пять-десять получишь.
– А кто узнает? Вы слыхали, как два года назад один прапорщик в лес пошел и пропал (реальный случай). Кто знает, может вот также было, сели солдаты в карты поиграть и привет. Закон – тайга, медведь – прокурор. Я здесь лишь потому, что Миша жив остался.
– Ну ты и зверь. Убийца! Как таких земля носит.
И губари вышли, обалдевшие от услышанного. Теперь им еще долго это переваривать.
А через месяц на губу попал Коля Рыженков из Подмосковья, с нашей роты. Губари сразу спросили его:
– А как там у вас Саша, беспредельщик, мастера зарезать хотел?
– Какой Саша?
– Который на самосвале работает.
– А, крымский. Да вы что, он тихий, спокойный, никогда в драки не лезет.
– А как же – мастера в карты проиграл?
– Да вы что, с дуба свалились? Саша в карты вообще не играет!
– Знаешь что, фраерок, – сказали Коле губари, – не свисти! Мы понимаем, что ты дружка своего выгораживаешь, но мы тоже не лохи – в людях разбираемся. Мы тут уже всяких навидались и с первого взгляда видим, что за человек. Твой Саша, просто отморозок, для него ничего святого нет. Этот убьет и не задумается.
…
Вот как так бывает, а? Я соврал, а Коля сказал правду. Мне поверили, а ему нет.
PS: Хотя дисциплина в нашем гарнизоне действительно была отвратная, но в карты на людей у нас не играли. А у Миши дальнейшая карьера не заладилась. С офицерами у него тоже не сложились отношения. Вскоре его от нас убрали и прислали нового, уже четвертого, мастера.
Гауптлаг – 2
Я сижу в одиночке на гауптвахте. Второй раз за свою службу. В первый раз было легче. Легче тем, что я знал, за что сижу, «за дело». А сейчас я даже не арестованный, а «задержанный». По официальной формулировке «за небрежный внешний вид». Надуманность формулировки была понятна даже начальнику губы Медведчуку, сказавшему это. Как будто он приехал за пятьдесят верст на лесную делянку лишь для того, чтобы убедиться, что сапоги у меня плохо начищены. Но от себя Медведчук добавил: «Командиры тобой недовольны». Странно, приказы я всегда исполняю, в пререкания не вступаю. Ну, разве что отвечу как-нибудь смачно. Так то ж для красного словца. И Устав при этом формально не нарушался.
Например, мне ротный Чумак как-то пригрозил при всем строе:
– Смотри у меня, договоришься! Будешь лес не в Карелии, а в Сибири валить.
– Я сам родом из Сибири, вы меня Родиной не пугайте!
Рота чуть не попадала от смеха. Солдаты знали, что я всегда могу отмочить что-нибудь в этом духе. Так я ж его на х… не посылал. А за то, что я сказал, в тюрьму не сажают.
А теперь вот сижу в одиночке и гадаю – за что?
Официально мне не предъявляли никакого обвинения, не говорили, что против меня заведено дело. Значит не следствие, а дознание. Но и на допросы не вызывают, просто сижу в одиночке на узком пеньке, задница уже деревянная. Я не знал, что в это время в нашей роте вовсю трудился дознаватель – особист с Петрозаводска. Допрашивали всех командиров и солдат, с которыми я служил, каптер три раза переписывал мою характеристику.
Слух во время сидения обостряется невероятно. Слышно, о чем говорят губари в караулке, слышно как били арестованных в общей камере. Меня почему-то не трогали. Я не знал еще, что подследственных не бьют, если на то не было указаний. Только каждый заступающий наряд открывал двери в мою камеру и долго, с изумлением рассматривал меня:
– Вот этот? Неужели? А с виду такой невзрачный…
– В чем дело? – спрашивал я.
Но они лишь таинственно молчали. Я так и не узнал никогда, за что против меня завели дознание, в чем я обвинялся. Наверное, уже и не узнаю.
Кормили на губе совсем неплохо. Правда, сахар, масло и белый хлеб нам не доставался, съедали сами губари, но зато всего остального – от пуза! Так много и в роте не давали. И я пользуясь ситуацией, с аппетитом лопал все, что давали. В здоровом теле – здоровый аппетит! Много позже я узнал от губарей, что это и спасло меня. Мне специально давали есть побольше. Особист, сколько не копал, не набрал на меня достаточно материала для открытия уголовного дела. И когда ему доложили, что я в одиночке хорошо ем и сплю, он сказал начальнику губы:
– Раз хорошо ест и спит – значит совесть чиста!
А на третий день ко мне в камеру подсадили еще одного парня с нашей Хуаппы. Назову только его кличку – Лука. На губе не хватало места, поэтому в одиночки стали сажать по два, «прессовать».
Хоть друзьями мы не были, но были в хороших отношениях. Когда закрылись железные двери, я обнял его как брата – стосковался по людям, пока сидел в этом каменном мешке два на полтора метра. Усадил его, как гостя на пенек, а сам сел на порог камеры. Нары днем поднимаются на петлях к стене и приковываются замком. Губа не тюрьма, а воинское учреждение. А спать в армии разрешается только после отбоя.
И стал жадно расспрашивать Луку обо всем. Ну как там? Как рота, как ребята? Ты за что попал? Ах, ротного послал, ну его можно, козел тот еще. Про особиста я еще не знал. Мы говорили много, откровенно и дружески. И только вечером, после ужина, он спросил меня:
– А ты за что сидишь?
– Не знаю, приехали за мной в лес, забрали прямо с роты и посадили.
– Ну, не просто так ведь, что-то должно быть причиной?
– Не знаю, потом все равно сами объяснят.
Он помолчал, а потом сказал:
– Ну сам, как думаешь, что-нибудь есть за тобой? Вспомни как следует. Может, ты только думаешь, что они не знают, а они уже знают.
Я постарался скрыть изумление. Мать твою за ногу! Лука, да тебя подсадили ко мне! Это могло означать лишь одно – на меня недостаточно материала и они решили, чтобы я сам на себя дал им материал через наседку-Луку.