— Верю, верю… — согласился Валовой, но с лица его по-прежнему не сходила задумчивость.
Тогда Кузьмин встал с кровати и заходил по комнате, как бы демонстрируя свою полную способность ходить на ногах без обуви.
Дверь с шумом распахнулась. В комнату быстро вошел командир полка. Вид у него был возбужденный.
— Почему ты сразу не сказал? — заговорил он.
«Значит, и командир узнал, — догадался Кузьмин. — Из госпиталя, верно, документы пришли…»
В голосе майора звучали металлические нотки.
— Россия еще не изошла здоровыми сынами, чтобы посылать в небо…
— Калеку, хотите сказать? — перебил Кузьмин.
— Я не имею права рисковать жизнью людей.
— Выходит, пилот Кузьмин — спетая песенка. Конченый человек. — Георгий энергично заходил по комнате. Затем встал против Курочкина.
— Вам ли мне говорить, товарищ командир. Что хотите делайте со мной, а от боевой машины не отрывайте. Я еще не закончил счет сбитым фашистским самолетам. А что касается моих ног, они у меня в норме. Разве я не доказал это?
— Доказал, согласен. А если посложней обстановочка будет?
— Справится, — поддержал летчика Валовой.
— За тебя, дурья голова, беспокоюсь, — совсем другим тоном заговорил майор Курочкин, подойдя вплотную к Кузьмину.
Алексей Иннокентьевич Курочкин был отходчив. Вот и сейчас в глазах его появились теплые искорки.
— Я ведь командир и не имею права рисковать жизнью Людей… Хорошо, убедил. А теперь получай, — подал он свернутый вчетверо лист бумаги Кузьмину. — Тебе прислали. Пехота благодарит за помощь. Я тоже не остался в долгу. Написал на тебя наградной лист. Спасибо за службу. Восхищаюсь тобой, Кузьмин. Это просто здорово! Без обеих ступней летать, и не только летать! Но смотри мне! А зол не оттого я, что ты скрывал от меня свою тайну. Нет! Понимаешь…
Курочкин нахмурился. В голосе командира послышалась нотка искреннего беспокойства.
— Немцы наступают. Приказано полку срочно перебазироваться.
Сможешь лететь?
— Смогу, конечно, — ответил Кузьмин.
— Тогда с рассветом первым вылетаешь со своей эскадрильей. Под Сталинград.
В конце августа 1942 года на подступах к Сталинграду шли ожесточенные бои. Боевые порядки гитлеровцев плотно прикрывались авиацией. Расстроить ряды наступающих войск, нанести им максимальный урон в приволжской степи и было одной из главных задач советской авиации.
239-й истребительный авиационный полк совершал вылет за вылетом. То вылет на прикрытие «илов», то самостоятельный полет на перехват очередной партии фашистских бомбовозов. Зачастую истребители атаковали гитлеровцев, круша огнем из пушек и пулеметов мотопехоту, артиллерию, автомашины и танки противника.
Капитан Кузьмин только что вернулся с очередного задания. Это был его 200-й боевой вылет с начала войны. Отойдя в сторону, Георгий с трудом снял сапоги и не удивился, что культи распухли. Боясь, что кто-нибудь увидит их, Кузьмин тотчас обулся. Поправил планшетку, пистолет и решительно шагнул к радиостанции, у которой сидели командир и начальник штаба. Подойдя, нагнулся к динамику. В эфире творилось невообразимое. Немецкие наводчики предупреждали своих пилотов.
— Ахтунг! В воздухе Алелюхин! Лавриненков!
Алелюхин и Лавриненков были прославленными летчиками соседнего гвардейского истребительного полка, которым командовал подполковник Лев Львович Шестаков. На помощь им вылетело звено из эскадрильи капитана Кузьмина. Возглавил его старший лейтенант Кравчук, ведомым у него был Чантурия.
Завязавшийся бой приближался к аэродрому. В воздухе стоял сплошной рев. Иногда прослушивались голоса, команды летчиков, командиров звеньев. Но из этого шума трудно было понять, чья сторона побеждает, только догадывались по восторженным возгласам:
— Бей! Заходи в хвост!
— Круши гада!
— Так его!
— Витя, «фоккер» сзади! Лечу на помощь.
— Чантурии голос, — угадал майор Курочкин.
Через несколько минут на аэродром сел истребитель старшего лейтенанта Кравчука. Пилот скорее упал, чем вылез из кабины. Техники увидели, как нервно задергались плечи летчика.
— Убили… Убили Чантурию, — а потом крикнул: — Скорее заправляйте баки!
— Разрешите и мне, — попросил капитан Кузьмин, обращаясь к командиру полка.
— Не разрешаю. Не время.
Но вот посты ВНОС сообщили о подлете новой партии немецких бомбардировщиков. Майор Курочкин посмотрел в глаза Кузьмина, полные гнева и решимости.
— Давай! Всей эскадрильей!
К городу летели «хейнкели». Летели группами, уверенно, нагло, не скрывая своих намерений.
Развернувшись, эскадрилья Кузьмина набирает высоту. Команды выполняют четко, почти мгновенно. Забыта боль в ногах. Прошла усталость. Ее нет. Есть ненависть. Жгучая, беспредельная, как сама сталинградская степь.
Когда в небе показались вражеские машины, командир оставил одно звено для прикрытия, а другое повел в атаку. Кузьмин видит, как самолеты врага принимают боевой порядок для бомбометания. «Успеть бы!»
— Атакуем! — услышали приказ Кузьмина.
Трассы пуль впиваются в моторную часть «хейнкели». Бомбардировщик клюнул, но продолжал лететь к цели.
«Добью гада!» — Новый заход — и снова трасса пуль впивается в мотор.
Огромный неуклюжий «хейнкель», вобрав в себя порцию свинца и металла, сваливается на плоскость и летит прямо в воду.
— Принимай подарок, Волга!
Гитлеровцы не выдерживают натиска эскадрильи Кузьмина и, свернув с курса, беспорядочно сбрасывают бомбы.
19 ноября советские войска перешли в контрнаступление. С новой силой разгорелись воздушные бои над Волгой, над широкой сталинградской степью. Немецкие радиостанции теперь передавали в эфир тревожные предупреждения:
— Ахтунг! Ин дер люфт ас Кузьмин!
(Внимание! В воздухе ас Кузьмин!)
Наступление развивалось успешно. 239-й истребительный полк срывал попытки врага наносить удары с воздуха по наступающим войскам, крепко удерживал инициативу на своем направлении. Не внесла растерянности в души летчиков потеря бесстрашных пилотов Чантурии, Кочкина, Бондаренко. Гибель каждого друга отмечалась увеличением счета сбитых «юнкерсов», «хейнкелей», «мессеров», «фоккеров», «дорнье». Каждый день приволжская степь жадно поглощала в свою толщу разбитые части стервятников Геринга. Наступление наших войск продолжалось.
…Это утро выдалось особенно холодным. Стоял лютый мороз. В приволжской степи гуляла пурга. Вздымая тучи сухого снега, на аэродромное поле въехал «виллис». У рулевой дорожки машина остановилась. Из нее с трудом выбрался генерал-майор Т. Т. Хрюкин — командующий 8-й воздушной армией. Отряхнув меховой воротник комбинезона от снега, оглянулся. К нему навстречу бежал командир авиаполка.
— Есть у вас виртуоз? — поздоровавшись, спросил генерал.
— Кто? — переспросил командир.
— Найдется в полку летчик-виртуоз, который в такую погоду мог бы вылететь на разведку?
Командир полка опасливо покосился. На аэродроме бесновался снежный буран. Завихрения снега высоко поднимались к небу, и небо от этого казалось серым и тревожно-мрачным.
— Нелетная погода, — нехотя выговорил Курочкин.
— Сам вижу, что нелетная.
Генерал выжидающе посмотрел в сосредоточенное лицо командира. «Суровая погода, — думал генерал, — опасно летать в такое время, но иного выхода нет».
— Летчик такой есть, — наконец твердо произнес командир полка.
— Кто он?
— Кузьмин.
— Зовите его сюда.
Через несколько минут к генералу Хрюкину подошел Георгий Кузьмин, в унтах и реглане.
— Вот что, товарищ Кузьмин. Время на разговоры терять не будем. Командующий фронтом приказал разведать противника вот в этом районе. — Хрюкин, прикрываясь от ветра со снегом, развернул карту. — Есть предположение, что фашистское командование накапливает здесь танки и мотопехоту, — ткнул он пальцем в угол листа. — Важно узнать, так ли это? Кроме того, крайне необходимо уточнить, вышла на рубеж атаки наша конница или нет?