В эти дни, в мае 1923 года, патриарх Тихон был возвращен из внутренней тюрьмы ГПУ в Донской монастырь. 16 июня в печати появилось его заявление в Верховный суд РСФСР, в котором святитель сообщал о своем раскаянии в «проступках против государственного строя» и просил Верховный суд изменить меру пресечения, то есть освободить его из-под стражи. «При этом я заявляю Верховному суду, что я отныне Советской власти не враг, — писал святитель. — Я окончательно и решительно отмежевываюсь как от зарубежной, так и внутренней монархическо-белогвардейской контрреволюции».
27 июня 1923 года патриарх Тихон был, наконец, освобожден из-под стражи. (Хотя постановление о прекращении дела по его обвинению было принято значительно позже, только в марте 1924 года.) Уже на следующий день, после более чем годового перерыва, он появился на народе: приехал на погребение почитаемого в Москве протоиерея Алексея Мечева. В церковь на Лазаревском кладбище патриарх войти отказался, так как там служили обновленцы, но совершил панихиду возле свежей могилы.
Верующие восприняли заявление патриарха Тихона как вынужденное. Сам же он не раз говорил, что пошел на этот шаг ради спасения Церкви, гибнущей от насилия власти и церковного раскола. Тем, кто упрекал его в соглашательстве с советской властью, святитель отвечал: «Пусть погибнет имя мое в истории, только бы Церкви была польза». Англиканскому епископу Бюри, также обратившемуся к святейшему за разъяснениями, патриарх напомнил слова апостола Павла: «Имею желание разрешиться и быть со Христом (то есть принять смерть. — Авт.), потому что это несравненно лучше; а оставаться во плоти нужнее для вас» (Флп. 1: 23–24).
После освобождения патриарха Тихона начинается массовое возвращение духовенства и мирян в лоно Русской Православной Церкви. Те из епископов, которые под давлением обстоятельств во время заточения патриарха перешли в обновленчество, приносят покаяние перед святейшим и всем народом. Высшее церковное управление было упразднено, обновленцы потеряли почти все свои храмы (в Москве за ними осталось лишь три церкви).
В эти годы патриарх живет в Донском монастыре. «Сюда к святейшему со всей России стекались верующие, — читаем в современной биографии святителя Тихона. — Встречи с ним жаждали епископы, священники, миряне. Одни по делам церковным, другие — за получением патриаршего благословения, третьи — за утешением в горе. Доступ к патриарху был свободный, келейник лишь спрашивал посетителей о цели прихода». Когда одного из епископов спросили на допросе в ГПУ: «Как вы относитесь к патриарху?», последовал ответ: «Я реально ощутил его святость». Приведем также отзыв о патриархе корреспондента одной из тогдашних парижских газет: «Спокойный, умный, ласковый, широкосострадательный, очень просто одетый, без всякой роскоши, без различия принимающий всех посетителей, патриарх лишен, может быть, пышности, но он действительно очень дорог тысячам малых людей, рабочих и крестьян, которые приходят его видеть. В нем под образом слабости угадывается крепкая воля, энергия для всех испытаний, вера непоколебимая. Постоянные изъявления сочувствия и преданности, которые он получает со всех концов России, делают его сильным и терпеливым».
Гонения на Церковь между тем продолжались. Продолжались и аресты епископов и священников, и травля патриарха, продолжались утомительные встречи-допросы святителя в ГПУ. 9 декабря 1924 года было совершено очередное покушение на патриарха: выстрелом из револьвера был убит его келейник и секретарь, выполнявший также функции телохранителя, Яков Анисимович Полозов, которого святитель любил как собственного сына. Через неделю после гибели Я. А. Полозова, когда патриарх посетил его могилу на Донском кладбище, кто-то выпустил в него две пули, но промахнулся.
«Святейший Тихон, — писал в те годы архиепископ Серафим (Мещеряков) митрополиту Антонию (Храповицкому), главе Русской Православной Церкви за рубежом, — поправляется после третьего дерзкого покушения на его жизнь, но он сильно ослабел и страшно переутомился. Он часто служит и ежедневно делает приемы. К нему едут со всех концов России. У него заведен такой порядок: он принимает каждый день не более пятидесяти человек, с архиереями говорит не более десяти, а с прочими не более пяти минут. Он сильно постарел и выглядит глубоким старцем».