***
Он оправдывал себя тем, что этого требует то дело, ради которого он сюда был послан. Олив долго не решался надавить кнопку звонка, но всё же сделал это: как будто подвиг совершил. Он предстал перед глазами Кати таким жалким, мокрым, испуганным, что нежное трепетное женское сердце вздрогнуло, перекувыркнулось, сжалось и распрямилось, застучав с утроенной скоростью и силой. К сожалению, тонометра у Кати под рукой в тот момент не было, поэтому она не узнает никогда подскочило ли у неё давление или, напротив, значительно упало. Голова закружилась, в глазах потемнело – или это чёрный оливовский плащ промелькнул – и Катерина рухнула в объятия этого странного, непонятного мужчины. Оливу ничего другого не оставалась, как поцеловать женщину в полуоткрытые розовые губы. Трепетное мужское сердце вздрогнуло, перекувыркнулось, сжалось и распрямилось. Но он не почувствовал этих движений страстного внутреннего органа, он целовал Катерину с таким упоением, с каким измученный жаждой путник пьёт чистую прозрачную воду в знойный день.
Глава 23
И он не знал, что ему теперь делать. Олив сидел в Катиной кухне, смотрел на хозяйку дома и молчал. Женщина смущённо хлопотала, сооружая бутерброды, её щёки залил некрасивый яркий румянец. Она распустила волосы, чтобы хоть как-то его скрыть. Конечно, Катерина знала, что глупо смущаться в её возрасте, но тем не менее смущалась и оттого, что её смущение было явно видно, она смущалась ещё больше. Её худые руки и шея вслед за лицом покрывались некрасивыми ярко-красными пятнами.
Наконец она села напротив Олива и подняла на него своё полыхающее лицо, на котором яркой зеленью выделялись невозможные глаза. Зря Катя смущалась, мужчина не видел её ярких щёк и шеи, он вглядывался в эту, невероятной красоты, зелень и проклинал себя, ситуацию, Катю и даже немного пославшего его сюда.
А голос в ухе трепетал, потому что ему было всё равно, кто победит в этом споре. Голос боялся шелохнуться, выдать себя чем-то и испортить момент. Но, как обычно бывает, третья, неведомая сила вмешалась в сюжет и поменяла всё. Голос неожиданно чихнул.
Олив вздрогнул, и волшебство исчезло, словно и не было его вовсе, там, в Катиной кухне.
– Ты хотела познакомиться с моей сестрой? – спросил Олив.
– Да, да, – пролепетала Катерина.
– Я позвоню тебе и сообщу, когда мы сможем собраться все вместе, – и Олив поднялся с табуретки.
Катерине не оставалось ничего, как молча кивнуть.
Когда за мужчиной захлопнулась дверь, в кухне возникла Оксана:
– Ну что, теперь твоя душенька довольна? Конец слезам, соплям и воплям? Собираемся на работу?
– Не знаю… Мне кажется, что я люблю страдать, – внезапно призналась Катя. – Оттого-то в моей жизни всё так и происходит. Я притягиваю страдания, потому что они нужны мне. Именно они и делают мою жизнь полноценной, я существую только благодаря им. Когда я перестану страдать, жизнь моя завершится.
Оксана и бровью не повела:
– Я всегда это знала. Я знаю тебя лучше, чем ты сама, и даже лучше, чем саму себя.
– Я тоже тебя знаю, – парировала Катерина.
– Да? – не поверила Оксана. – И о чём я думаю, прежде, чем заснуть?
– Ты думаешь о том, что оставила своего парализованного отца в доме инвалидов. Поэтому ты и не хочешь ни с кем говорить о своих родителях. Тебе стыдно, – чеканя каждое слово произнесла Катерина.
– Откуда ты знаешь? – прохрипела Оксана.
– Я сделала тоже самое со своим отцом.
Торопливый шёпот в ночи. Только дождь, капли которого изредка врывались в приоткрытую форточку, был свидетелем непростого покаянного диалога.
Слёзы лились из глаз, стекали по щекам, попадали в рот. Их солоноватый вкус раздражал треснутые губы и вызывал покалывание и жжение. Но губы продолжали шептать. Когда забрезжило утро, измученные уста сомкнулись, давая рассудку возможность отдохнуть. Спала Катя, спала и Оксана. И этот сон был спокоен, как спокоен сон человека, сбросившего со своей души непомерную тяжесть спрятанного греха.