Конечно, у Оксаны и её папы были ссоры и даже скандалы с её, Оксаниными, истериками. Но ведь это жизнь… Дети бунтуют против родителей, родители стараются удержать детей от того, отчего детям вовсе не хочется, чтобы их удерживали. Горе Оксаны было невыносимо, неописуемо, непередаваемо. Невозможно! Невозможно человеку пережить такие страдания. Зачем, зачем там, наверху, тогда допускают такую сильную привязанность, если потом собираются отнять её объект? Оксана помнила всё. Бледную руку папы, которую она целовала в приёмном покое больницы, слёзы, бегущие из его глаз и капающие прямо на её кровоточащее сердце.
А эта его страшная, не знающая жалости, болезнь! Как будто мало того, что с ним уже случилось. Оксана не могла понять и принять мудрости того, кто всем этим управляет, как Михаил ни старался донести до отчаявшейся женщины свои мысли. Нет. Она никогда этого не поймёт и не примет. Будь у неё возможность достучаться до небес, Оксана высказала бы всё то, что она об этом думает, уж она не постеснялась бы, не зря её мозг создал ту, другую Оксану, значит в ней тоже что-то такое есть.
Оксана представляла себе, что однажды, возможно, совершенно случайно, как это бывает в науке, кто-то изобретёт простое и доступное лекарство от рака. Пройдёт время и этот диагноз не будет рвать нервы и жилы заболевшим и их родным, человек войдёт в аптеку и скажет: «Дайте что-то от рака». А фармацевт подаст маленькую коробочку. И Оксана уже радовалась за этих будущих больных, которые вылечатся, и плакала о тех, кто уже умер. И в ней снова росла злость и на врачей, и на учёных, и на Небеса, и на себя саму.
Зато у неё есть магазин, есть Наташа и Нина.
Нина. Это тот самый второй вопрос, мучавший Оксану. Откуда Нина всё знала? На этот вопрос Нина сама не могла ответить, она только смущённо улыбалась и писала окрепшей рукой на чистом листе: «Не знаю.» Вероятно, Михаил был прав, и Нина просто услышала об Оксанином папе там, в доме инвалидов, услышала, а невозможная штука – память – сохранила эту информацию в себе, чтобы потом выложить, словно козыря из рукава. И никакой мистики, никакой тайны, по крайней мере с этой стороны.
Жизнь текла своим чередом, такая, какая она есть. Оксана с Наташей посменно трудились в «Буке», чтобы иметь возможность приглядывать за Ниной. Никаких странностей не наблюдалось, хотя каждый раз, когда кто-то спрашивал Булгакова, Оксана непроизвольно вздрагивала. Но ведь винить её за это совсем нельзя…
Глава 31
– Ты радоваться должен, – буркнул Михаил, сбрасывая с плеча руку Оливьера.
– А я вот не радуюсь.
– Другой, наверное, счастлив.
– Не знаю, я не спрашивал, – досадливо произнёс Оливьер. – Я хочу поговорить об этом.
– О чём об этом?
– А то ты не понимаешь? Я о них хочу поговорить. Мне её не хватает.
– Но Катя-то ведь не исчезла. Пусть она сейчас Оксаной зовётся, но она-то существует.
– Ты по …своей Оксане скучаешь? – понял Олив.
– Нет никакой моей Оксаны. Да и не было никогда.
– Нет, была. Мы оба её знали. Мы говорили с ней, значит, она была. Не может быть, чтобы её не было.
– Это только Катина фантазия.
– Ты мне об этом говоришь? Ты – мне? Тот, которого многие сами считают фантазией, тому, в которого вообще никто не верит?
– Но Оксаны и в самом деле нет. Понимаешь, нигде нет. Кроме моей памяти. Я так надеялся, что это Катя не настоящая, – простонал Михаил и осёкся… - Прости.
– Ну, вот дела совсем плохи, раз ты у меня прощения просишь.
– Нет. Они не плохи, они ещё хуже. Мне нужна Оксана, я хочу, чтобы она была. Это несправедливо, что её нет.
– А давай вернём её, – предложил Олив.
– Как это? А Катя? То есть эта Оксана, другая.
– И Оксану вернём, и Катю оставим, я попрошу Другого, он поможет.
– Но так нельзя, это невозможно, – отрицательно завертел головой Миша. – Да и Первый не позволит.
– А ты подумай, потоскуй, пострадай, послушай, как там Катя внизу мучается. Может, поймёшь что-то.
– Первый всё равно Первый, он не может быть не прав.
– Ты не смог этого даже Кате объяснить, а мне и подавно. Ты подумай, а потом приходи, Другой придумает способ вернуть твою Оксану.
– Нет, я против Первого не пойду. Его мудрость безгранична, и нам порой непонятна…
– Вот именно, – прервал Оливьер. – Непонятна. А кому нужна такая непонятная мудрость. Ты страдаешь. Катька страдает. Миллионы страдают от его непонятной мудрости и мудрости его… начальника.