– Ничего смешного, скоро фильм выйдет, ещё не раз придётся расписываться.
– Ну фильм выйдет нескоро, если, вообще, выйдет. В кинематографе всё так неопределённо, – вздохнула Оксана. – Как и в жизни.
– Ты опять затосковала? – запереживала Наташа.
– Нет, просто этот покупатель, он меня позвал кофе с ним попить.
– И ты пошла? – оторопела Наташа. – А Женя как же?
– Просто кофе. Отказать было неудобно. Он книгу взял и вообще, – неопределённо махнула рукой Оксана. – Женя тут ни при чём.
– Так что с ним не так?
– Он заставил меня думать, даже больше – оправдываться за то, что я думаю. И мне показалось, что я думаю неправильно.
– Что неправильно ты думаешь? – не поняла Наташа. И испугалась. Она всё время боялась за Оксану. Постоянно. С того самого дня, когда Олив с Михаилом рассказали ей об Оксаниной болезни. То есть сначала она, конечно, боялась не за Оксану, сначала Оксаны она боялась. Но потом, когда Оксана, уже излечившаяся, пришла, чтобы забрать Нину и Наташу заодно, она боялась за неё. Потому что жалела. А потом ещё и полюбила.
– Нет, нет, – правильно поняла её Оксана. – Болезнь не вернулась. Они и правда мне помогли. Олив и Михаил.
– Ты что? Простила их? – удивлённо-радостно посмотрела Наташа. – Ведь ты говорила, что это они во всём виноваты, они…А я тебя разубеждала. Они и в самом деле хотели помочь. Даже этот… Олив, братец мой названый. Они приходили ко мне потом, просили совета как… у человека. Почти всемогущие, по нашим меркам, и такие беспомощные перед твоей болезнью.
– Да. Помочь.
И снова Оксана смотрит перед собой невидящим взором, как бывало когда-то. И снова этот взгляд пугает Наташу. Нина, приехавшая на коляске, смотрит на женщин, потом берёт Наташу за руку и уводит из комнаты. Оксана остаётся одна. Она вспоминает. Она Катя. Катя, которая в автобусе думает о своём отце. Она хочет рассказать о нём Оксане. Но Оксаны нет рядом, её нет на соседнем кресле. Она внутри её, Кати. Она всегда была внутри. «Почему вы не назвали меня Катя?» Папа лежит на полу с перекошенным лицом. Обширный инсульт. Катя выходит на остановку возле больницы. Она ждёт автобус. Ей холодно и страшно. Она одна. Совершенно одна. Ей нужен кто-то. И этот кто-то появляется. Оксана.
Соседка. Что-то не так. Оксану увозят. Или это Катю увозят? Где папа? Какая-то больница. Сколько? Дом. Всё хорошо. Она выздоровела. Где папа? Она Оксана, кто же ещё? Нет никакой Кати. И папы нет. Дом инвалидов. Нет, Оксана велит не забирать, им не справиться.
Больница. Всё хорошо. Она Оксана. Да, она понимает, что была больна, это от расстройства. Теперь всё хорошо. Соседка наблюдает. Всё хорошо. Обманули? Мы их обманули. Переехать подальше от соседки. Подальше, а то она догадается и снова нас разлучит.
Я – Катя. А я – Оксана. Смешно, что мы так похожи. Книжный магазин. «Бука». Олив. Михаил. Падший и настоящий. Молитва услышана. Кто? Непонятно. Уходите все. Я одна. Я хочу быть одна. Всё ложь. И Оксана. И Олив. И Михаил. Какой Первый? Какая мудрость? Папы больше нет. У Первого? Зачем? Не верю. Уходите все. Наташа. Нина. Всё хорошо.
Глава 34
Солнце хитровато заглянуло в окно, Оксана потянулась. Сегодня выходной. Наташа пойдёт на работу, а они с Ниной поедут на кладбище, к папе. Наймут машину и поедут. На права ей, наверняка, уже не сдать. Всё-таки в лечебнице лежала. Ну и что? Всегда найдётся кто-то, кто сможет отвести. Может, Жене позвонить? А что? Можно и позвонить. Он, вроде как… друг. На кладбище часовенка есть, и в неё можно зайти. Почему бы нет? Пора налаживать отношения с Первым. Михаил говорил, он мудрый и добрый. А вдруг папа и правда у него? Кто знает? Михаил знал. Но она его выгнала, злая была, отчаявшаяся. Где теперь Михаил? Встретятся ли они когда-нибудь? Олив. Тоже хотел помочь, но со своим умыслом, конечно, как без него. А с Оливом они встретятся? А хотелось бы? Нет у Оксаны ответа на эти вопросы.
***
– А Михаил насовсем ушёл или как? – нахмуренный Олив предстал пред светлыми очами Первого.
– Ты сам знаешь, у нас если уходят, то насовсем. Как же иначе? И у нас насовсем уходят, и у них. Правила, они для всех одинаковые.
– Но Михаил же… особенный. Я думал у него привилегии, – нервно хихикнул Олив. Он всегда нервничал, когда разговаривал с Первым. Впрочем, когда он разговаривал с Другим, то нервничал ничуть не меньше.
– Ну какие привилегии, – вздохнул Первый, как показалось Оливу, устало. – Какие привилегии? Свобода, знаешь ли. А ты что тоже к ним хочешь?
– Нее. Совсем не хочу. Уж больно нервны они, болезненны, да и работать там надо. А я непривычный к труду.