– Подружились, – протянула Катя разочарованно. – Подружились?
Олив молчал, Олив недоумевал, Олив… испугался, когда до него дошло, о чём подумала Катя. Такого подвоха он не ожидал. Как? Как скажите на милость, он будет притворяться влюблённым? Ещё и целовать с этой безголовой прикажете? Сам процесс обмена слюнными жидкостями вызывал у Олива приступ нервного смеха и тошноты. Или тошноты и нервного смеха. «А как ты хотел?» – шепнул голос в ухе. И Олив от досады ударил себя по уху с размаху.
– Что это было? – отскочила в сторону Катя.
– Чёрт! – простонал Олив. И кто-то снова ударил его палкой по спине, отчего Олив неожиданно для Кати и себя самого упал в обморок. Приводя немилого друга в сознание, Катя расстегнула чёрный мятый плащ: свитер Олива был надет задом наперёд. «Иногда и приметы срабатывают» – шепнул голос в ухе, но Олив его уже не услышал.
Глава 12
Дни шли своим чередом, а Олив ни на йоту не продвинулся в своей задаче, Катя, такая открытая и доверчивая во всём остальном, когда речь заходила о её родителях, сразу же замыкалась в себе или переводила разговор на другую тему. О любви не заговаривала и то хлеб, – глупо радовался Олив. Он не знал, что чем больше молчит трепетная душа о своих чувствах, тем острее они бывают.
За этот месяц, что они были знакомы, Катя умудрилась полюбить Олива. А как же его не полюбить? Он говорил с Катей о Кате, а не переводил беседу на себя любимого, он вообще неохотно говорил о себе, а о Кате расспрашивал с неподдельным интересом. Он водил её в кино и театры, он давал дельные советы по поводу работы магазина. Да, иногда он был груб, иногда раздражителен, но он умел, что называется «взять себя в руки», как будто в момент гнева кто-то неизвестный и невидимый останавливал Олива, шепча что-то в его ухо.
А ещё он занимался борьбой с бедностью. Такого мужчину с гордостью показывают подругам, но, кроме Оксаны, у Кати никаких других подруг не было.
Оксана, вроде бы, была счастлива, а, вроде бы, и нет. Ей нравился Михаил. Нравились его голубые глаза и бархатные руки. Но он был робок, он был нерешителен. Оксана при всей её эмансипированности считала, что некоторые вещи всё-таки должен первым делать мужчина.
А ещё Михаил, прежде такой спокойный и улыбчивый, всё чаще раздражался, при чём по пустякам. Он не любил говорить о своей работе, а любое упоминание Олива буквально выводило его из себя. Потом он, правда, всегда просил прощения и каялся, глядел грустно и виновато. И Оксана его прощала, не потому что полюбила, а потому что чувствовала, что он её полюбил. Она не могла объяснить, как и почему она это чувствовала, просто чувствовала и всё.
И это, действительно, было так: Михаил полюбил её. Впервые за всё своё существование Михаил так полюбил. То есть, конечно, он и раньше любил, но это было совсем не так, раньше он любил как-то отстранённо, он любил несознательно, автоматически, просто потому что любить было надо. А теперь он любил, потому что понял, кого любит и за что. И если бы Оксана поцеловала его ещё раз, он уже не упал бы в обморок. Он ответил бы на её поцелуй, потому что нет ничего прекраснее на этой Земле, чем целовать того, кого любишь.
***
А Олив злился, злился и снова злился. Ему хотелось домой, к себе домой, подальше от этого убогого маленького серого городишки, подальше от «этих дур», от голоса, звучащего в ухе всё настойчивее и настойчивее, от вечно мелькающего перед глазами Михаила. А ещё Олив чувствовал, что меняется: он уже не тот Олив, что прибыл сюда месяц назад. Уйти самовольно Олив не мог, это означало бы подвести того, кто его послал, а этого никак нельзя было допустить.
Ну почему она молчит? Он-то считал это дело совсем пустяковым! Она щебечет о всяких пустяках: работа, Оксана, бывшая любовь, книги. Но никогда о детстве, никогда о родителях. Не целоваться же с ней в самом деле, чтобы она раскрылась полностью!
«А если всё-таки придётся?» – поинтересовался голос в ухе.
– Не придётся, – хмуро ответил Олив. – Придумаю, что-нибудь. Мишенька тоже недалеко от меня ушёл.
И он придумал. Нужно ознакомить Катю со своими родителями! Как же он раньше-то до этого не докумекал! Вот только, где же их взять? Купить! Чего же проще! Найти тех, кто согласится за хорошие деньги сыграть роль его семьи!
«Врать будешь снова,» – печально протянул голос.
– Буду, я не Мишка, мне можно, – хихикнул Олив. Посмотрим, чья возьмёт!
***
Михаил страдал. Не так, как страдают настоящие мужчины: строго, сдержанно, стиснув зубы. Он страдал сильно, надрывно, слёзно. Мало того, что он ничем не мог помочь Оксане, он ещё и не оправдывал ожиданий того, кто его послал сюда, к ней. Он раздражался на назойливый голос в ухе и раздражался на себя за то, что раздражается. Ему казалось, что он неотвратимо становится тем, над кем он всегда так легко возвышался. Он становится кем-то вроде Олива.