При любом удобном случае новичков вроде меня высмеивали. Нас часто останавливали в коридоре те, у кого были погоны, и заставляли стоять перед ними по стойке смирно, изо всех сил выпятив подбородок, и повторять: «Новичок — это отброс общества, сэр». Причем слово «сэр» нужно было повторять после каждого слова: «Новичок, сэр, — это, сэр, отброс, сэр, общества, сэр». И все это нужно было произнести прямо в лицо. Если скажешь что–то не так — приходилось повторять снова, что часто и случалось.
Наш день начинался рано — подъем был в шесть утра, и мешкать не стоило. Построение на плацу ровно в шесть тридцать, а до этого нужно обязательно принять душ. Если зимой мы, торопясь на плац, не успевали как следует высушить волосы, они превращались в сосульки прямо на голове. Даже если кадеты задерживались лишь на секунду, это все равно считалось опозданием и влекло за собой соответствующее наказание.
После построения мы спешили убрать в комнатах. Их всегда проверяла специальная комиссия. Если она решала, что убрано недостаточно хорошо, постель ученика сбрасывали с кровати, а в комнате переворачивали все вверх дном, и бедняге приходилось начинать заново. Покрывало должно было быть натянуто так туго, чтобы монетка отскакивала от него. Но обязанность прибирать комнату не оправдывала опоздания. Мы строем ходили в столовую и строем возвращались обратно.
Телесные наказания применялись без раздумий. Проводили их обычно учителя, чаще всего — опытные офицеры. Хорошо помню, как учитель в первый раз велел мне встать и наклониться на парту. Он снял свой армейский ремень с металлическими кольцами и стал лупить меня по мягкому месту. От первого удара я вскрикнул, подскочил вместе со своей партой и врезался в две другие. Класс взорвался смехом. Мне было всего одиннадцать, а учитель, наказывая меня, повторял: «Теперь ты мужчина». Первое время я плакал, звонил домой и жаловался, но быстро отучился это делать, потому что тех, кто так себя вел, школа поднимала на смех.
Не всегда били именно ремнем. Иногда таскали за волосы или давали подзатыльник. Хотя все ребята были из богатых семей, офицеры ни с кем не нянчились. Например, к моему другу Рафаэлю Трухильо, сыну диктатора Доминиканской республики, относились в школе, как к простому парню. Мы с ним были хорошими приятелями, и, когда ему сообщили о гибели отца в автокатастрофе в Испании, я поддерживал его.
Больше всего меня раздражало требование посещать церковь по воскресеньям.
— Ты должен выбрать какую–нибудь церковь и посещать ее регулярно, — заявили преподаватели. Конечно, это требовалось для статистики посещаемости.
— Не могу, — отвечал я. — Если я стану посещать только иудейское богослужение, отец будет взбешен, а если одни протестантские собрания, мама придет в ярость.
Конечно, это никому не нравилось, но что они могли поделать? Я поочередно ходил то на иудейское, то на протестантское богослужение. Однажды в воскресенье я посетил католическую церковь, но мне не понравилось, что священник курил сигареты во время богослужения, поэтому я больше не ходил туда.
У меня было весьма нелестное представление о Боге. На католических и протестантских собраниях говорили, в сущности, следующее: если ты хороший, то попадешь на небо, а если плохой, тогда берегись: у Бога есть комната пыток под названием «ад», где ты будешь вечно жариться и покрываться волдырями в кипящей сере. Мне казалось несправедливым, что Создатель будет наказывать сотворенные Им существа всю вечность за грехи, совершенные лишь в течение короткой жизни. Бог казался мне очень жестоким, и я не понимал, как Его можно любить, поэтому потом очень обрадовался, когда узнал, что такое представление об аде не имеет библейского основания.
То лето мы с Фальконом провели в лагере на Карибских островах — плавали под водой с аквалангом, катались на водных лыжах и делали все то, чем обычно занимаются дети в лагерях. Меня укусил ядовитый паук, и это чуть было не стоило мне ноги (в ней началось воспаление), а затем я попытался украсть парусную лодку и сбежать на необитаемый остров. В остальном это было обычное лето. Но даже наслаждаясь такой свободой, я с нетерпением ждал начала нового учебного года в военном училище.
Наступивший год мало чем походил на предыдущий. В первые недели учебы я стал ротным писарем и получил звание сержанта. У каждой роты было всего по одному писарю, и меня просто распирало от гордости, когда я смотрел на новенькие нашивки на своей форме. Теперь я сам отдавал приказы другим кадетам, а не исполнял их. Я печатал отчеты, доставлял бумаги и лекарства и выполнял разные другие поручения. Эта работа как будто создана была, чтобы привести в порядок мой свободный дух. Теперь я имел законное основание для опозданий и мог ходить где угодно и когда угодно. Но лучше всего было то, что я хорошо себя чувствовал и хорошо делал свою работу.
Родители были трудоголиками, и, подобно им, я старался быть лучше других. Наша комната раз за разом получала первое место за чистоту, и, кроме того, я завоевал медали во многих видах спорта, включая борьбу, футбол и плавание. Оценки быстро улучшались. Впервые в жизни у меня была хорошая успеваемость, и все мои усилия приносили плоды. Мне немало польстила просьба учителей научить других учеников чистить до блеска обувь и пряжки на ремнях. Этот год навсегда остался в моей памяти как один из самых счастливых за весь период учебы. Думаю, что вырос бы разгильдяем, не побывай я в училище.
Но поскольку мы учились в школе для мальчиков, то много думали о девочках. Фактически даже ребята восьми–девяти лет почти ни о чем другом не разговаривали. Уверен, что на самом деле они интересовались ими не так сильно, как притворялись, но им казалось, что так они выглядят настоящими мужчинами.
Вслед за ними и я решил, что девочки для меня — самое главное, но во всем студенческом городке не было ни одной. «Что ж, — решил я, — тогда больше не буду ходить в эту школу. В следующем году пойду туда, где есть девочки!»
Глава 3
Беглец
Лето было замечательным: я нырял с аквалангом, катался на водных лыжах и бегал за девчонками. Но в конце августа пришлось возвратиться в Нью–Йорк — мама нашла для меня частную школу под названием «Бентли», где почти все дети были евреями.
Любого парня, который учился в военной школе, девочки считали шикарным. И вот появляюсь я — образцовый кадет, загорелый, уверенный в себе, со спортивной фигурой. Ребята уважали меня за умение драться, но я так жаждал любви и признания, что сразу завел плохие привычки. Сперва начал каждый день красть у мамы по одной сигарете, чтобы можно было вместе с другими ребятами курить перед школой. Потом стал брать по две сигареты в день, чтобы покурить еще и по дороге домой из школы, а вскоре принялся воровать деньги, чтобы покупать сигареты самому.
Я делал все, к чему толкали друзья. Чем безумнее были мои поступки, тем больше на меня обращали внимание. Однажды в Майами я даже прыгнул с моста в залив. Ребята дали мне прозвище — «дикарь». Оценки становились все хуже, в конце концов я полностью утратил контроль над собой и почувствовал себя глубоко несчастным.
Однажды после уроков мы шатались возле автобусной остановки, курили и болтали. Я заметил двух хорошеньких девушек и, желая произвести на них впечатление, выпалил:
— Школа — это так скучно. Здесь не происходит ничего интересного. Наверно, я сбегу отсюда.
Глаза Лу, симпатичной невысокой блондинки, округлились от изумления.
— О нет, Даг! Ты не сможешь. Да и куда ты пойдешь? — обеспокоенно воскликнула она.
— А чем ты будешь зарабатывать себе на жизнь? — спросила бледная, но привлекательная брюнетка.
— Да он не уйдет! Он просто болтает, — подзадоривал Рон. Будучи далеко не ангелом, он завидовал, что все обращают внимание на меня. Я не успел опомниться, как сам себя загнал в угол: не выполнить свои слова означало стать предметом насмешек, чего я не мог вынести.
Ночь я провел без сна, думая, что же теперь делать, а утром стащил у мамы триста долларов и сел на автобус, направляющийся на север, в мои любимые места. Я поставил палатку на одном из холмов возле военной академии и прожил там несколько дней.