Громко хлопнула дверь, волна холодного воздуха дошла до угла, где лежал Войновский. Вошедшие громко затопали ногами.
— Смена пришла! — крикнул Маслюк.
— Насилу выстояли, — сказал Шестаков.
Войновский обрадовался, услышав знакомые голоса, но в ту же минуту вспомнил, что с ним, и глухо застонал от стыда и боли.
— Никак проснулся? — спросил Шестаков.
— Спит, как малое дитя, — ответил связист.
— Крепко его укачало, — сказал Шестаков. — Непривычный еще для такого дела.
Войновский затаенно молчал. Несколько солдат оделись и вышли из блиндажа. Дверь хлопнула, холод снова окатил Войновского.
Никто не ответил Шестакову. Стало тихо. Маслюк возился у пулемета, набивая ленту, и было слышно, как постукивают патроны.
— У каждого солдата свое место, — сказал Шестаков, садясь на нары, — одеяльце с номерком. Вишь, номерок пришит, чтобы не перепутать — Ганс ты или Фриц. И нары березовые. Специально из березы сделали, чтобы вши не заводились. Культурная нация. С горшками воюют. Приближают войну к нормальной жизни, только это неправильно.
— Ложись лучше, — сказал Маслюк.
— Все равно уж, — печально сказал Шестаков. — Нам ту дорогу, говорят, брать надо. А мы не возьмем.
— Почему же?
— Не дойдем. Все здесь поляжем.
— Туда подрывники пошли, — сказал связист. — Специальный отряд из штаба армии. Будут мост подрывать на той дороге, у разъезда.
— Никто не дойдет. — Шестаков тяжко вздохнул.
Войновский неожиданно сел на нарах и сделал грозное лицо:
— Шестаков, почему вы ведете пораженческие разговоры? Приказываю немедленно замолчать.
Шестаков быстро встал и пошел к Войновскому, оглядываясь по сторонам. В руках у него была фляга.
— Проснулись, товарищ лейтенант? Желаете опохмелиться?
— Подай воды.
Шестаков зачерпнул котелком из ведра. Войновский долго пил не отрываясь, потом зачерпнул сам и выпил еще полкотелка.
— Легче? — спросил Шестаков.
— Чтобы я больше не слышал подобных разговоров. Ясно? — Войновский отяжелел и часто дышал.
Шестаков посмотрел на Войновского долгим печальным взглядом. Глаза у него запали, лицо было усталым, в резких морщинах.
Ночь была темная, тихая. Далеко в стороне, за домами, за купами садов взлетали ракеты, потом опять опускалась темь.
Капитан Шмелев крепко спал в блиндаже. Он лежал на спине, раскинув руки, и часто дышал. Ему снились рельсы, бегущие под колесами электропоезда, широкий, залитый солнцем луг, на лугу паслись коровы и бегали, взметая гривы, лошади.
Обушенко испуганно вскинул голову над столом и схватился за автомат: ему показалось, будто на улице стреляют. Обушенко обзвонил все посты, и отовсюду ему доложили, что кругом тихо. Обушенко успокоился и снова взялся за наградные.
Маслюк набил патронами запасную ленту и лег спать. Ему снилось пепелище родного дома — на всей земле у Маслюка не осталось места более родного и близкого, чем это пепелище.
Шестаков выпросил у дежурного телефониста карандаш, сел за тумбу перед пулеметом и при свете плошки, припасенной с утра, стал писать письмо на родину. Каким-то неведомым чутьем он почувствовал свою близкую гибель; ему чудилось — смерть тихо и осторожно крадется за ним, и он не знал, куда деться от нее. Это необычное состояние охватило его вечером, как только наступила тишина. Шестаков сначала не понимал, в чем дело, а потом понял и смирился и потому спешил закончить свои земные дела.
На верхней площадке колокольни сидел наблюдатель и время от времени пускал ракеты. Ветер продувал колокольню, наблюдатель прятался за колокол, где ветер был слабее, потом подходил к карнизу, пускал ракету, осматривал прибрежную линию и снова прятался за колокол.
Немецкие цепи двигались по льду, и до берега им оставалось не более двух километров. Капитан Хуммель выслал вперед дозор. Черные тени вышли, крадучись, из цепи и скрылись в темноте.
Войновский шагал по окопу. Ночная предрассветная тишина казалась ему удивительной и непонятной. Нога его ткнулась во что-то твердое. На дне окопа лежал замерзший немецкий солдат. Войновский поднял его, перевалил через бруствер. Тело с шумом покатилось под обрыв. Войновский выпустил ракету, чтобы посмотреть, куда упал немец, и зашагал дальше, высматривая, где лучше спуститься, потом спрыгнул с невысокого уступа в мягкий снег и пошел вдоль берега низом. Он без труда нашел снежную нору, где они сидели с Шестаковым. Нора осыпалась, блиндаж над обрывом был разбит прямым попаданием. Толстые бревна косо торчали над краем уступа. Войновский подошел к валуну и улыбнулся, ощутив рукой шершавую поверхность камня, выщербленную пулями. Он услышал негромкий приглушенный звук губной гармошки, и мысли его прервались. Играли будто за стеной. Мелодия была точно такой же, как в прошлую ночь, протяжной и скорбной.