И все было как встарь – по длинному коридору кружили нескончаемо «фланеры», взад-вперед, взад-вперед, часами. Пока доктор Терехов добрался до своего кабинетика, выслушал не менее десятка просьб выписать немедленно, но и к этому он ухитрился притерпеться за долгие годы, так что пропускал мимо ушей нытье, мольбы и заверения в полнейшем своем выздоровлении, наступившем этой самой ночью. Какое там выздоровление, ага…
Иногда ему приходило в голову, что он и его коллеги, леча, творят ужасающее зло. Потому что лишают пациента счастья. Вот, скажем, был у нас Тамерлан. И вовсе даже не буйный – всего-то навсего, взяв за локоток любого, отличавшегося монголоидными чертами лица, предлагал вступить в его железное войско, которое вскоре двинется на Москву. И сговорчиво удалялся, когда ему отказывали. Ну и что? Он был счастлив оттого, что он Тамерлан – а злые врачи усердно его этого счастья лишали медикаментами и задушевными беседами. И, между прочим, лишили в конце концов. Согласился бедняга с тем, что никакой он не Тамерлан, а натуральнейший Степан Гаврилович Боргояков – и ушел, вылеченный, в жестокий к слабым окружающий мир… но ведь не стал он счастливее, не стал, совсем наоборот!
Так что проблема, быть может, философская: что есть счастье? И допустимо ли лишать человека счастья, прикрываясь медицинскими канонами? Но пусть над этой проблемой терзается тот, кому больше платят. А психиатры обязаны делать свое…
Обосновавшись в кабинетике, он призвал пред свои грозны очи санитара Валеру, устрашающего на вид верзилу, страдавшего (на взгляд постороннего, но не на Валерин собственный, нота бене!) легкой формой олигофрении. Именно такие сплошь и рядом трудятся санитарами, а вы что думали? Такие-такие… Причем у Валеры есть свои плюсы: он исполнительный и добрый, пациентов не бьет, как иные уроды. Зато силен, как бульдозер, что в данной больничке жизненно необходимо. Это еще один минус психиатрии: ежели в других областях медицины масса очаровательных девочек-санитарочек (что с утилитарной точки зрения порой приводит к приятным коллизиям), то в психушке таковых не водится…
Он выслушал старательный доклад. Слава Аллаху, нынешняя ночь обошлась без происшествий: никаких обострений, никаких фиксаций, тишина и благодать. Тем лучше. Ни малейших препятствий к задуманному.
Он взял из стопки верхнюю карточку, приготовленную со вчера, мимолетно улыбнулся в предвкушении долгого и увлекательного поединка, и в этой радости не было ничего садистского, одна только законная гордость профессионала. И сказал:
– А давай-ка, Валерик, ко мне Кирьянова. В темпе.
Вот только на сей раз произошла странная, нетипичная заминка. Вместо того чтобы опрометью кинуться исполнять приказ, Валера затоптался, замялся, сделал над собой усилие и в конце концов пробубнил:
– Михал Михалыч, а вы его выписывать будете?
Терехов посмотрел на него с искренним любопытством, но легкое раздражение профессионально превозмог. И поинтересовался кратко:
– А что?
– Да так…
– А конкретнее?
– Да выписать бы его…
– С чего бы вдруг?
– Да так…
– Валерик, – сказал Терехов отработанным в общении с верзилой тоном, частью благодушным, частью приказным. – Ты меня загадками-то не бомби, у меня их и так полное отделение, ходячих и привязанных… В чем дело?
– Да ну… Штуки он разные делает… И днем тоже, но ночью чаще…
– Это какие?
– Не скажу. Вы меня лечить начнете, а я здоровый, честное слово, я ж не виноват, что он такое вытворяет…
– Что конкретно?
Валера прочно замолчал, пялясь в пол, и Терехов знал по опыту: коли уж принял детинушка такую вот позу и этакое вот выражение лица состроил, ничего от него более не добьешься. Неужели и впрямь пролечить придется?
– Ладно, – сказал он, подумав. – Давай Кирьянова.
Менее чем через минуту он получил заказанное. Пациент по фамилии Кирьянов опустился на хлипкий стул – вся мебель тут была ранешняя – с равнодушной покорностью судьбе.
Чересчур равнодушной, отметил про себя Терехов, и это свежее наблюдение легло в копилочку к множеству других.
И он упер локти на стол, переплел пальцы, при этом двумя большими подперев подбородок. Спросил без особой вкрадчивости:
– Не надоело вам у нас? Может, взять вас да и выписать, благо опасности для окружающих от вас никакой? – И бросил уже резче, напористей: – Ну что, выписываем?
«Ага! – торжествующе возопил он про себя. – Ах ты, сукин-распросукин кот! Ежишься! Ерзаешь!!!»
– Да как-то…
– Что – «да как-то»? – спросил Терехов с отработанной вкрадчивостью. – Не понял я что-то…
– Ну, вам виднее… – сумрачно сказал пациент по фамилии Кирьянов, глядя в пол.
– Мне виднее, – согласился Терехов. – У меня диплом и халат белый, я тут, в натуре, в нехилом авторитете… А знаете что, Константин Степаныч? На вашем месте девяносто девять из ста – а то и сто из ста, поверьте моему опыту – тут же начинают упорно утверждать, что доктор, то бишь я, совершенно прав, что выписывать их следует незамедлительно…
– И что?
– Да ничего. Больные, я имею в виду…
– А я, по-вашему, здоровый?
– Ну да, – сказал Терехов с нескрываемым злорадством. – Больной нашелся, тоже мне… Пробы негде ставить… Вы, хороший мой, стопроцентный симулянт, бухгалтер Берлага… Помните такой персонаж? И даже если вы на моих глазах выхлебаете чернила из этой вот скляночки, нисколько меня не разубедите, наоборот… Ну, будете хлебать чернила?
– Зачем? – угрюмо отозвался Кирьянов, не меняя позы.
– Так вы ж шизофреник, что вам стоит?
– А что, шизофреник непременно обязан чернила хлебать?
– Ну что вы, вовсе нет, – сказал доктор Терехов. – Тут все сугубо индивидуально… – он задумчиво потыкал себя большими пальцами в подбородок. – Константин Степаныч…
– А?
– Может, разойдемся по-хорошему? Без долгой болтовни? Вы мне культурно признаетесь, что симулировали весь этот месяц, я вас моментально на выписку оформлю – и грядеши вы себе, камо хотите. Ну? Нет, вижу, нет… Придется мне убивать на вас массу времени, словно ловеласу на капризную красотку… Ладно, ничего не поделаешь, время у меня есть… Константин Степаныч?
– А?
– Если уж по всем правилам, давайте заходить издалека… Вот вы – пожарный. Ну, предположим, не простой топорник, а целый подполковник, начальствуете… Не в том дело. Если мы с вами встретимся где-нибудь случайно, в поезде, скажем, и начну я выдавать себя за старого пожарного, имея о сем предмете самые смутные представления, вы меня быстро разоблачите или много времени пройдет?
– Ну…
– А вы не нукайте и не зыркайте так настороженно. Вопрос отвлеченный и к медицине отношения не имеющий…
– Ну… Быстро.
– Вот то-то и оно, господин подполковник, то-то и оно! – торжествующе сказал Терехов. – Быстро. Быстренько. Потому что вы – профессионал, а я – нет. С чего же вы взяли, что в других профессиях обстоит иначе? Все то же самое… Психиатры мы, батенька, дипломированные, патентованные и пожившие на этом свете… И хотя зарплата у нас теперь – кошкины слезки, и потеряли мы прежний социальный статус, опыт-то остался…Опыт. Понимаете вы? Стаж у нас с вами, что характерно, одинаковый, я ненароком обратил внимание: вы в вашей пожарке семнадцать лет служите, и я в этом заведении без пары недель – семнадцать лет… Дорогой мой Константин Степанович, у психиатров огромный опыт накоплен по части изобличения симулянтов. Сто-олько их тут перебывало… Кто от армии косил, кто от зоны, иные таким макаром развода добивались, иные… Ну, побудительных мотивов тут масса, не о них речь… Поговорим лучше о ваших проколах… Интересно?
– Допустим…
– Не «допустим», а ужасно интересно, я полагаю, – сказал доктор Терехов. – Спорить готов, у вас сейчас, простите за ненаучный термин, шило в жопе. Не терпится узнать, на чем погорели…
– Термины, действительно…
– Бросьте, – сказал Терехов. – Не лепите мне тут оскорбленную невинность. – Будь я хоть в малейшей степени уверен, что вы все же больны, разговаривал бы иначе. С должной душевностью и профессиональной вкрадчивостью. Но поскольку я на сто процентов убежден уже, что вы, сокол мой, симулируете, то поговорим, как два обычных мужика, ровесники практически, похожи во многом. Я, правда, капитан запаса, это для врача потолок, а вы целый подполковник, образование у вас инженерно-техническое, а у меня гуманитарное, но сие не так уж существенно, я полагаю… Ровесники почти, оба из бюджетников, земляки, как выяснилось в ходе предшествующих бесед, любим… фантастику.