— Тише, — сказала Грейс успокаивающим тоном.
Эль ничего не соображала из-за горя. Она не могла нормально думать. Все на что она сейчас была способна, это сидеть и плакать, ее маленькое тело сотрясалось от мук. Она не могла быть более расстроенной, даже если бы кто-то умер. Для нее это было равнозначно смерти. Боль была такой сильной, как при смерти.
— Я была дурой, — сказала она, и даже не осознавала, верит ли она своим собственным словам или нет.
Форестер сказал, что вернется. Она слишком остро реагирует. Он не сказал, что будет к завтраку. Было уже почти одиннадцать часов вечера. День подошел к концу. Он выписался из гостиницы и даже не попрощался.
Она посмотрела на Грейс и Келли и решила рассказать им то, то она не говорила никому.
— Моя собственная мать не любила меня, — сказала она.
— Что? — спросила Грейс, а Келли раскрыла рот от удивления.
— Никто и никогда не полюбит меня. Это мое проклятие. Я знаю, что это правда. Я стараюсь не поддаваться своим страхам, пытаюсь оставаться позитивной и быть смелой. Стараюсь не жалеть себя, но иногда, по правде сказать, я боюсь, что проклята, и никто меня не полюбит. Мои собственные родители никогда не любили меня. С какой стати, черт возьми, такой удивительный парень, как Форестер, мог полюбить меня?
Глава 28
Форестер
КОГДА ФОРЕСТЕР ВЫЕХАЛ С ПАРКОВКИ закусочной эти утром, его единственным намерением было вернуться в отель и прийти в себя. Он хотел очистить свое сознание, собрать себе по кусочкам и вернуться в закусочную, чтобы встретиться там с Эль, как и обещал.
Но Форестеру не удалось добраться до гостиницы. Он выехал на улицу. Несмотря на то, что было сказано в письме, он как никогда был уверен в Эль. Он желал ее, хотел создать с ней семью. Его не волновало, что говорилось в письме старика. Конечно, это больно, но в настоящее время он был мужчиной и выше этого.
Вот о чем он думал, когда остановился на перекрестке, на котором не было никакого движения. Он ждал, когда загорится зеленый, и заметил группу парней, идущих по тротуару, признав в них Фила и его приспешников, нарушителей спокойствия, с которыми ему пришлось столкнуться не единожды. Затем в зеркале заднего вида он увидел черный «Камаро», ехавший к нему по улице. Автомобиль двигался с превышением скорости. Слишком быстро. Форестер следил за машиной глазами, ожидая, что она замедлится. Но нет.
Форестер знал достаточно, чтобы понять, что сейчас должно произойти. Автомобиль собирался протаранить заднюю часть его машины. Он поставил ногу на газ и выехал на красный свет, потом набрал скорость, направившись по улице к своей гостинице. Примерно на полпути «Камаро» врезался в заднюю часть его машины. Удар заставил пикап потерять управление и врезаться в пожарный гидрант.
— Какого хрена? — спросил Форестер сам себя, когда машина остановилась.
У него кружилась голова, в ушах стоял звон.
Он вытер кровь со лба, разбив его, ударившись об руль в попытке затормозить. Двое мужчин вышли из «Камаро». Один из них был в штатском, а второй одет в форму шерифа.
Инстинктивно он потянулся к бардачку, но в этот момент целый отряд полицейских со своими мигалками и завыванием сирен со всех сторон окружили его машину.
— Выйдите из машины с поднятыми руками, — услышал он голос полицейского через громкоговоритель.
«Какого черта происходит?» – подумал он.
А потом пуля прошла через заднюю часть пикапа, разбив окно.
Твою мать.
Форестер вышел из машины и сразу же четыре смутьяна, сыновья самых влиятельных политиков в местном обществе, набросились на него сверху. Они били его, пинали его, лежащего на земле, наносили удары тем оружием, которое держали в руках, и, в конце, один из них ударил его по лицу сапогом, и от этого удара Форестер потерял сознание.
Когда он очнулся, то уже находился в камере предварительно заключения полицейского участка Стоун-Пика. Он являлся единственным заключенным, и, сидя на скамейке по другую сторону решетки, на него взирал шериф. Это был лысеющий мужчина, около пятидесяти, с усами. Форестер догадался, что он, должно быть, отец Фила.
Форестер попытался приподняться, но два его ребра были сломаны. Он поморщился от боли.
— Чувствуешь себя не слишком хорошо, не так ли? — спросил шериф.